Эзотерический мир. Семантика сакрального текста

Спасаемая демиургом Навпа была удалена от опустошаемой южной области Святой России в недоступные девственные земли, соответствующие дремучим северным лесам в Энрофе. Туманные сгущения израненного, полуразорванного эгрегора облекали нищенским рубищем ее новое средоточие. Напор врага не ослабевал: насытившаяся Велга уползла в свою Гашшарву, но монгольский уицраор то и дело проносился, подобно урагану, по небесной стране, гася огни и иссушая мстаэфирные источники, а в России земной разметывая ту живую материальную субстанцию сверхнарода, из которой образуются эфирные тела всех отдельных членов его и без которой невозможна жизнь в Энрофе не только народа, но и отдельного человека. Становилось ясным, что выполнение задач, ради которых светлая деада приняла эфирное воплощение, неосуществимо до тех пор, пока Дингра не воссоздаст народную плоть, пока сильнейшему орудию Гагтунгра не будет противопоставлен противник в том же плане бытия: могущественный, полновластный демон государственности. Перед демиургом сверхнарода встал выбор: либо создание левиафана — государства в Энрофе и допущение, следовательно, возникновения российского шрастра, населенного ш вами; либо отказ от выполнения своей миссии на Земле. Он избрал первое…

Мог ли бы Яросвет избежать рождения демона великодержавия? Мог ли сохранить физическое бытие сверхнарода каким-либо иным путем? Не подтверждают ли примеры других стран и культур, что унцраоры суть неизбежные участники всякого метаисторического процесса, его неизбежное зло, внутреннее противоречие?».

Главу о Блоке Андреев назвал «Падение вестника» («Вестник — это тот, кто будучи вдохновляем даймоном, дает людям почувствовать сквозь образы искусства правду и свет, льющиеся из иных миров»). Разбирая стихи и творческий путь Блока, Андреев пишет:

«И в «Нечаянной радости» и в «Земле в снегу» звучит, разрастаясь и варьируясь, щемяще-тревожный, сладостный и пьянящий мотив: жгучая любовь — и мистическая, и чувственная — к России. Кто, кроме Блока, посмел бы воскликнуть:

О Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!

Эта любовь взмывает порой до молитвенного экстаза –

Куликово поле, трубные клики лебедей, белые туманы над Непрядвой…

И с туманом, над Непрядвой спящей,
Прямо на меня
Ты сошла, в одежде свет струящей,
Не спугнув коня.
Серебром волны блеснула другу
На стальном мече,
Освежила пыльную кольчугу
На моем плече.
И когда, наутро, тучей черной
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда.

Да ведь это Навна! Кто и когда так ясно, так точно, так буквально писал о Ней, о великой вдохновительнице, об Идеальной Душе России, об ее нисхождениях в сердца героев, в судьбы защитников Родины, ее поэтов, творцов и мучеников?

Какие бы грехи ни отягчили карму того, кто создал подобные песнопения, но гибель духовная для него невозможна, даже если бы в какие-то минуты он ее желал: рано или поздно его бессмертное Я будет извлечено Соборной Душой парода из любого чистилища.

Да… но и нерукотворный лик в щите остаться «светлым навсегда» не сможет…

Где буйно заметает вьюга
До крыши — утлое жилье,
И девушка на злого друга
Под снегом точит лезвие.

Закружила плясками, затуманила зельями, заморочила ласками, а теперь точит нож.

Не Наина, не Идеальная Душа, а её противоположность.

Сперва цел о Навне, принимая ее в слепоте за Вечную Женственность. Теперь поет о Велге, принимая ее за Навну в своей возросшей слепоте. Но это еще только начало…

В ледяной моей пещере —
Вихрей северная дочь!
Из очей ее крылатых
Светит мгла.
Трехвенечная тиара
Вкруг чела.
………………………………………..
Стерегите, злые звери,
Чтобы ангелам самим
Не поднять меня крылами,
Не вскружить меня хвалами,
Не пронзить меня Дарами
И Причастием своим!
У меня в полночной келье —
Два меча.
У меня над ложем — знаки
Черных дней.
И струит мое веселье
Два луча:
То горят и дремлют маки
Злых очей.