Читаем Еврейка полностью

Еврейка

Звери переглядываются, обмениваются преувеличенно недоумёнными взглядами и обращают к Насте пять пар широко распахнутых глаз, невинных, чистых, без капли сожаления, с поддельным сочувствием.

— Так, я пошла отсюда!

Настя вскакивает, моментально запутывается в длинном плаще, покачивается на каблуках.

— Ты со мной?

Оля мешкает, чтобы вот так вскочить и собраться, ей надо поднять большой рюкзак, надеть чёрное мешковатое пальто или хотя бы перекинуть через руки, чтобы не мешало ходьбе. Нет, у Оли нет возможности эффектно покинуть сцену, да и не очень-то ей этого и хочется.

— Ну что же ты. — Настя тянется к рюкзаку, тянет его, но тот прочно засел между столиком и скамейкой и под таким углом его не вытянуть никак.

Звери молча смотрят, дымят лакистрайком. У Насти мокрые глаза, давно уже не было с нею такого позора. Она бросает рюкзак и устремляется к аллее.

Оля стоит, смотрит на зверей, смотрит на подругу.

— Настя!

Настя, лишь отмахивается, покачивается на застрявшем в брусчатке каблуке.

Оля смотрит вглубь корпуса, за тёмным стеклом дверей виднеется сигаретный автомат. Один из молодых актёров перехватывает этот взгляд, передаёт его по всей звериной цепочке. Одна голова опустилась в разочаровании, но несколько рук уже протягивают сигареты. Оля берёт ближайшую, выходит из тени идола, кричит:

— Настя, мы нашли тебе сигарету, Настя!

Настя неуклюже оборачивается, по инерции хочет продолжить побег, но Оля взмахивает руками, показывает белую сигарету.

— Настя!

Настя замирает. Полноватая фигурка в коричневом старом свитере машет ей руками, такая маленькая по сравнению с гигантским идолом, такая надёжная. Оля делает один шаг навстречу, манит рукой и улыбается, стоит на месте и ждёт.

Настя оглядывается в переполненную людьми пустоту аллеи, хочет было продолжить побег, но боль пересиливает, и она неуверенно идёт вслед за ней, спеша к облегчению.

— Ну здравствуй, — Оля распахивает объятия, и Настя падает в них.

— Привет.

<p>Калоген</p>

Надо было сходить к косметологу, чтобы понять, насколько всё плохо.

— Какой кошмар, какой ужас! Нет, ну это ни в какие ворота не лезет!

Несколько минут я терпела, закрыв глаза, в надежде расслабиться.

— Ничего, через год мы сделаем из тебя человека!

— A я как раз думала, что хорошо выгляжу!

— Тебе показать ложку? — косметолог взмахнула своим чистящим инструментом, и я тут же зажмурилась.

— Нет-нет, не надо!

— Это просто неприлично! Кошмар!

— Неужели всё так плохо?

— Я же вижу, что ты никогда лицом не занималась, да? Не переживай, мы сделаем из тебя конфетку. Походишь ко мне год, раз в месяц. Через полгодика сделаем глубокий пилинг.

— Я не хочу глубокий пилинг!

— Послушай, в этом нет ничего страшного, это просто химический ожог лица!

В недоумении косметолог прерывает работу.

— Не хочу химический ожог лица! — Я всхлипываю, косметолог надвигается на меня со своей ложкой.

— Решишь через полгода, не понимаю, чего тут бояться. Ну походишь с коркой неделю. Зато потом кожа станет нежной, как у девочки!

— Корка как на коленке?

— Какая коленка? Я тебе говорю — ожог! О, Ася пришла!

В кабинет входит женщина лет сорока пяти. Я её знаю, она работает продавщицей в мясном магазине. Она никогда не улыбается, а когда-таки да улыбается — весь мир расцветает и бабочки, бабочки! Но она всё равно хмурая. Я удивлялась — целый день на работе, а успевает сбегать на пляж и настолько выдубить кожу! Такого цвета бывают бабульки, которые сидят на море от рассвета до заката с перерывом на бинго в местном клубе, тут же на песке, но под навесом. Моя косметолог встаёт Асе навстречу.

— Ася, золотце моё, как дела?

Они целуются. Раз, два.

— Да вот заскочила позагорать!

— Ну покажи, покажи мне свои укольчики!

Я подсматриваю сквозь ресницы, свернув голову набок, рискуя упасть с узкого процедурного стола. Косметолог закрывает от меня Асю своим мощным телом.

— Когда сделала?

— На прошлой неделе!

— Ну замечательно, вон как помолодела!

Из салона парикмахерской доносится голос:

— Ася, так как дочура твоя?

— Да всё, съехала, уже месяц как, живёт с парнем, собаки у них, целых две штуки! Террасса!

— Так всё, свобода?

— Да, наконец-то! — но Ася всё равно не улыбается, а только делает вид, что рада.

— Ну я на пятнадцать минут, а то ругаться будут на работе!

Ася исчезает в конуре с солярием, стыдливо прикрывает дверки. Раскрепощённости в ней ноль, как и во мне, я приговорена к химическому ожогу. Меня чистят ложкой.

Ася выходит.

— Так, когда ты придёшь? — бросает ей вдогонку косметолог.

— Так записана на пятницу!

— Ну пока, мой зайчик, пока, красавица!

Когда зайчик исчезает во внешнем мире, из зала раздаётся:

— Нет, девки, Аська выглядит просто за-ши-бись!

— Нет, — перебивает её косметолог, кричит в распахнутую дверь, ложка замирает, — она выглядит а-ху-ительно!

— Нет, за-ши-бись!

— Нет, а-ху-ительно!

Они так смакуют, растягивая эти слова ещё раз пять, пока кто-то не перебивает:

— А вы знаете, сколько ей лет?

— Ну если дочке двадцать, и я точно знаю, что сорок ей было, когда мы переезжали, то где-то года сорок три!