Евпатий Коловрат

Старый военачальник глубже врос в седло и в раздражении начал крутить ручку своей нагайки. Опытный боец, он разгадал намерение русских, рванулся было вперед, чтобы остановить своих всадников, но было уже поздно: Евпатий обнажил меч, все войско ринулось за повернувшими вспять татарами и, не дав им вновь построиться, завязало бой.

Мещеряки лыжники выбежали вперед, отсекли татарам путь к отступлению. Все гонцы, которых посылал татарский военачальник за помощью, были мещеряками изловлены и убиты. Ни хан, ни предводители его войск так и не узнали в этот день об истреблении лучшего своего полка. Только ночью, когда, располагаясь на ночлег, татары считали свои полки и обозы, было обнаружено исчезновение полка и огромного стойбища — со скотом, с запасными конями и с богатствами, награбленными в русских селах и городах.

Ночные поиски ни к чему не привели. Русские исчезли бесследно.

А поздно ночью к шатру Батыя приведены были два истекающих кровью воина, которые пали перед владыкой на снег и, дрожа от страха, сказали:

— Мертвая Рязань встала! Рязань нас побила!

Батый приказал умертвить трусов и созвал своих военачальников на совет.

ЕДИНОБОРСТВО

Так протекли четыре дня.

Войско Евпатия внезапно появлялось из лесов, Мещеряки на лыжах отсекали часть Батыева войска от главных сил, и начиналось избиение татар. Когда же на помощь отрезанным полкам прибывали большие силы, рязанцы прекращали сечу и рассыпались по лесу.

Четыре дня получал Батый вести о внезапных нападениях русских и об истреблении своих полков и обозов.

До сих пор он был уверен в том, что там, где прошла орда, не осталось на Руси никого живого, и теперь, встревоженный вестями о появлении неуловимого воинства, хан забеспокоился.

Уже больше двух лун минуло с того дня, как он двинул орду за пределы Руси, страны, которой, казалось, не было границ. Малочисленное население деревянных русских городов билось мужественно и умирало непокоренным. От дыма пожарищ выедало глаза самим завоевателям. Тысячи растерзанных трупов женщин и детей устилали путь победителей. Много добра — мехов, одежды, дорогой утвари — накопилось в кибитках воинов, немало коней и упитанных стад гнали вслед за ордой ханские пастухи; каждый татарский всадник имел за собой несколько русских невольниц.

Но походу не предвиделось еще конца. Русские продолжали сопротивляться. Награбленное добро замедляло движение орды. И вместо отдыха в теплой кибитке за чашкой кумыса воины продолжали мерзнуть на конях, от блеска снегов у них гноились глаза, а непрестанное ожидание нападения делало их раздражительными до крайности. Верные доносчики шептали хану о том, что ширится в орде недовольство им и что не один батыр готов сесть в его ханском шатре…

Батый стал подозрителен и часто приходил в бешенство, после которого наступал резкий упадок сил.

Все чаще и чаще созывались в ханский шатер военачальники.

— Мертвые не встают! — выкрикивал Батый, вспоминая слова первых вестников о появлении воинства в тылу его войск.

Закутанный в меха, Батый сидел на высоких подушках, и по обеим сторонам от него жарко пылали угли в медных тазах.

Военачальники расположились полукругом у ковра повелителя и взирали на него слезящимися от долгого пребывания на ветру глазами.

Ближе всех к Батыю сидел его шурин Тавлур, самый храбрый Батыр русского войска.

— Мертвые не встают! — еще раз резко и визгливо крикнул Батый. — Собаки объелись мяса и опились горячей крови. Оттого бьют наших воинов-собак русские бабы!

Тавлур склонился перед Батыем и тихо сказал:

— Русские бабы побиты, идут за нашими кибитками, повелитель. На нас напали воины. Они побили уже тридцать тысяч татарских всадников.

Батый схватился за рукоять ножа, что торчал у него за поясом, и гневно обвел глазами полукруг сидящих перед ним военачальников.

Каждый из этих испытанных воинов опустил перед повелителем взгляд, потому что каждый знал: быть посланным сейчас против русских — значит не увидеть солнца на следующее утро. Их не страшили сечи — их подавляла неудержимая и страшная молва всего стана, что то не воины истребляют татарские полки, а восставшие из гробов рязанцы. Против мертвецов же были бессильны и верная сабля и тугая стрела.

Не слыша ответа от старших военачальников, перед Батыем вновь склонился молодой Тавлур.

Непобедимый в боях, батыр понимал, что только мужественный может повелевать ордами, втайне же он надеялся скоро занять место в златоверхом шатре повелителя.

— Поручи мне, великий хан, и я истреблю русских.

Батый разжал побелевшие на рукояти ножа пальцы и с лаской посмотрел на Тавлура:

— Хорошо. Ты поведешь и покажешь трусливым шакалам, как бьет врагов храбрый воин.

Батый поднял руку и отвернулся. Военачальники приподнялись и, пятясь задом, исчезли за пологом шатра.

Ночью разыгралась метель. Ветер выл и метался по лесу, нося тучи и заметая им все проходы и тропы. Над шалашами и снежными притонами, в которых спали рязанцы, поднялись к утру круглые холмы.