Евпатий Коловрат

— Беды не хотел для Руси. Сядь Глеб на Рязани — быть бы братоубийственному разорению.

— Но о себе-то ты как мыслил?

— Воин думает не о себе, а о победе, князь. Мне смерть не страшна…

Жил Ополоница за деревянной церковью, над самой кручей горы, что спадала к задумчивой речке Серебрянке. Перед крыльцом его узорчатого крыльца густо росли кусты смородины и дикого малинника, а среди кустов стояло несколько пчелиных колод.

Заходил иногда князь Юрий и просиживал допоздна, угощаясь наливками и хмельной брагой.

И вот однажды, сидя против Ополоницы за дубовым столом, сказал Юрий воину:

— Со смертью брата Ингваря великое бремя легло на мои плечи. Рязань — княжество не малое. Сына готовить на княженье надо, а кому доверишь это? Няньки и мамки ослабят у мальчонки душу, время же наше требует от князя силы духа и ратной доблести.

Ополоница поднял на князя свои задумчивые серые глаза.

Князь отнял из ковша, стер с усов бражную пену и вдруг положил свою маленькую сильную руку на плечо воину и сказал:

— Возьми сына моего на уход и выучку, Ополоница. Тебе только могу я препоручить моего первенца.

Воин встал и тяжело прошелся по горенке. Под его шагами заныли рубленые половицы. Князь провожал его ожидающим взглядом.

Наконец Ополоница остановился перед Юрием и тихо выговорил:

— Великую честь оказываешь ты мне, княже, но и не малый будет с меня спрос…

— Возьми моего Федора! — еще раз попросил князь.

— Возьму, Юрий Игоревич. Только дай ты мне полную в его науке свободу. Как сына стану жалеть я княжича, но трудным искусом придет он к своей зрелости и ко княжению. Будет он воин, людям своим судья и защитник, княжеству рязанскому мудрый устроитель.

— Будь по-твоему! — И князь обнял воина.

Было это незадолго до весеннего праздника Ярилы. Княжичу Федору исполнилось в ту зиму двенадцать лет. Это не погодам рослый, но тонкий в кости, светловолосый и голубоглазый юноша. Федор играл с дворовыми ребятишками в писанки. Пунцовые, лазоревые, изумрудные и золотые яйца катались по тонким дощечкам и то откатывались по луговинке в сторону, то наскакивали на чужие яйца, сталкивались, и тогда — чья взяла: либо бита, либо цела.

Федор проигрывал уже второй карман писанок, когда его покликал с крыльца терема отрок:

— Князь-батюшка зовет к себе в горницу, княжич!

Федор вытер пыльные ладони о полы камчатого кафтанчика, поправил сбившуюся на потный лоб шапочку и побежал к крыльцу. Он был напуган нечаянным зовом. Его редко допускали в большую горницу, и теперь он подумал, что батюшка недоволен им и строго накажет.

Но лицо Юрия было благодушно. Не поднимаясь с низкой резной скамьи, он поманил к себе сына, взял его за плечи и поставил перед собой.

— Полно быть тебе с мамками, Федя. Ты уж большой стал. Отныне перейдешь жить к воинам и отрокам, и вот тебе наставник и пестун.

Юрий повернул голову. Федор посмотрел туда же и увидел отделившегося от изразцового угла печки Ополоницу. Тот поклонился Федору, не сводя с него веселых серых глаз.

— Во всем слушайся его, Федя, как слушался бы меня. И почитай паче всех. — И князь слегка подтолкнул Федора в сторону Ополоницы.

Воин взял княжича за руку, а другой рукой, шершавой и теплой, погладил его спутанные и влажные волосы:

— Мы сдружимся, княже. Неволить Федора я не стану.

Отстегнув от пояса нож и малиновой кожи ножнах и с большим зеленым камнем на костяной рукояти, воин протянул его Федору.

— Взял я этот нож в бою на Мокше. Лучше этого ножа ничего не было у мордовского царька. Прими, княжич!

Федор вопросительно посмотрел на отца и, видя, что тот улыбается в усы, повернулся к воину и принял от него нож и прицепил его на свой тонкий поясок:

— Когда я вырасту большой, я убью в бою половца, отниму у него нож и тем ножом отдарю тебя…

Юрий, довольный, рассмеялся, а Ополоница склонился и поцеловал Федора в лоб. От мягкой и долгой бороды воина пахло конем и бражным настоем.

Они вышли на крыльцо.

В садах и около дворов нежной зеленью распускались березки. Из-за резных коньков на крыше вспархивали выпущенные кем-то белые голуби. Трепеща крыльями, голуби плавно кружились, перевертывались в воздухе, потом круто устремлялись ввысь и исчезали в лазури.

Стоя на высоком крыльце, Федор огляделся вокруг, и ему показалось, что и нарядные терема, и дымчатые от молодой зелени сады, и высокие верхи башен на городских сиенах — все звенело и плыло мимо него куда-то вместе с легкими облаками.

— Куда мы пойдем теперь? — спросил он Ополоницу.

— Куда тебя тянет, туда и пойдем, княжич, — ответил тот. — Хочешь — к хороводам на городской вал, а то можно и на Княжий Луг.

— Пойдем на Луг, на Ярилу, — попросил Федор.

И, гордый близостью известного на Рязани воина и ближнего князю боярина, Федор прошел сквозь толпу своих недавних товарищей, продолжавших катать писанки. Ребята с завистью посмотрели на нож, висевший на поясе Федора. В их глазах он впервые предстал княжичем, и они почтительно уступили ему дорогу.

НА КОНЯХ, С КОПЬЕМ И ЛУКОМ

Ополоница не любил засиживаться на одном месте.