Эворон

— Знаешь что! — от возмущения крепыш еще гуще наливается краснотой, губы его вздрагивают. — Поди сам моим людям скажи! Меня уже слушать не хотят. Вчера вместо опалубки землю долбали, сегодня землю долбай! Кому это нужно, Пушкину?

— Делу нужно! — Соболев приподнимается, похоже — раздражен. — Нашел время разбираться, у кого какая профессия. Я тоже по призванию, может, пианист. Народный артист республики. И не мое дело таких, как ты, уламывать. А вот уламываю!

— Не пойдут больше плотники. Хоть разорвись, хоть…

— Зачем разрываться? — Дмитрий Илларионович снова вошел в норму, в спокойствие. — Ты с ними по-партийному поговори. Объясни, что у нас каждый механизм на учете, не то что человек. Вот построим город — тогда и выясним, у кого какая специальность. А сейчас мы все строители.

Мастер тяжело смотрит на начальника и, не прощаясь, выходит из кабинета.

— У тебя что? — кивает Соболев второму — лысоватому человеку в очках, уже сдернувшему ушанку.

— Швы на магазине надо заделывать белым бетоном…

— Нет белого бетона. Придется обычный пустить. Сам не понимаешь? Потом красочкой…

— Так ведь проект! Декоративный вид нарушим…

Соболев покачивает головой и усмехается.

— Чего захотел, декоративный вид. Людям мясо нужно, молоко! Ну скажи, что лучше: сдать этот чертов магазин по графику или твой белый бетон караулить?

— Мне что, Дмитрий Илларионович. Как скажете. Только комиссия, опасаюсь, бунтовать станет…

— А в комиссии кто? Не люди? Комиссия — моя забота.

— Ладно, — мастер мнется. — Я вот еще что… По жилью… Мы вроде четвертые на очереди, и жена уже здесь, приехала. Был ведь уговор…

— По жилищному вопросу в профсоюз обращайся, это их хлеб.

— Знаю. Без вас все равно не решат, Дмитрий Илларионович! Советоваться-то придут…

— Нужен я им, советоваться! Кому я тут нужен?

Меланхолическая нотка неожиданна. Мастер непонимающе смотрит на начальника. Тот снова прикрывает глаза:

— Ну ладно, иди, напомнишь перед сдачей…

В щель двери просовывается кудрявая голова машинистки:

— Еще трое приехали, вроде демобилизованные.

— Давай их сюда.

Дмитрий Илларионович слегка потирает озябшие руки. Едет народ… Того и гляди, мест в общежитии не останется. В кабинете появляются трое молодых людей — двое в солдатских шинелях и круглолицый парень в штатском — давешние пассажиры вертолета. Соболев поднимается им навстречу, иной, чем минуту назад — веселый, гостеприимный.

— Работать прибыли, ребята?

— Так точно! — отвечает один из солдат. — Согласно адреса.

— Профессия есть?

— В стройбате служили. Нас всего девять человек. Мы, двое, для верности на разведку к вам.

— А ты? — начальник, здороваясь, задержал руку третьего гостя. — Тоже разведчик?

— Вроде того…

— Откуда сам родом будешь?

— Из Воронежа, на мостозаводе работал.

— И в нашу глухомань? Молодец! Или натворил там чего?

— Почему — натворил?

— Ага, романтик. И правильно! Я сам, брат, из них, из этих. Фамилия-то как?

— Неверов.

Начальник возвращался к столу, к пачке «Беломора» — остановился. Обернулся, оглядел парня, охватил обострившимся взглядом раскрасневшееся от непривычного мороза курносое лицо. Наморщил лоб, словно вспоминая что-то. Не вспомнил.

— Общежитие? Соболев. Троих ребят надо устроить… Нет, постоянно. Заеду, заеду, кроме шуток… А это смотря чем угощать будете!

И, положив трубку:

— Ну вот, все в норме. Топайте в отдел кадров, здесь по коридору. Скажите, что уже были у меня. Думаю послать вас в комплексную бригаду каменщиками. Согласны? Силенок хватит? Так и запишем. Поглядите пока поселок. Девушек у нас хватает, такие таежницы! — Соболев сжал белые, тонкой лепки пальцы и щепотью поднес к носу.

Солдаты сдержанно, в кулачок, засмеялись.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Скрытая подо льдом речка Силинка — так уж много лет назад русские поселенцы окрестили на свой лад нанайскую Силингу — своенравная барышня. Летом несет она воду к Амуру спокойно, покорно; услужливо огибает валуны, а уж если пенится — непременно в глубоких местах, над воронками, а их на реке немного. Цветут по берегам оранжевые дикие лилии — саранки, плывут с верховьев неторопливые намокшие коряги, темна Силинка цветом — сошлись над ней хвойные леса.

Зато на изломе лета, когда подтают немереные ледники в Сихотэ-Алине, набирает она силу, мутнеет. И тогда не узнать ее — мечется по тайге, пугает зверя голосистый поток, подмывает берега, рушит в воду деревья, а здесь, в долине — разливается морем.

Нет пока настоящих дорог в эворонской тайге, есть тропы. Добраться в верхние села и стойбища можно по реке, да и то на плоскодонке. Тольку Бобрикова, гурана, привез на стройку незнакомый милиционер на своем глиссере — поцарапали днище на перекатах. А возле Шаман-камня, гранитной скалы верстах в сорока от Эворона, пришлось вообще тащить глиссер в поводу по мелководью в обход порогов. Здесь Толька впервые разглядел камень и упросил милицейского товарища погодить — охота слазить, не каждому Шаман-камень щупать довелось.