Эволюция, движение, деятельность

Новая мотивация труда – это и новое отношение к задаче овладения техникой труда, способами труда, производственными операциями. Как отношение сознания, это есть отношение смысла труда и соответствующего круга конкретных значений, знаний. Эти конкретные значения – знания, умения – утрачивают теперь свою чуждость смыслу труда. Овладение ими перестает быть только условием заработка или, если иметь в виду предпринимателя-капиталиста, условием получения прибыли, т. е. в обоих случаях условием для достижения результатов, которые ничего общего с существом самого производства и его продукта не имеют. Эти конкретные значения выступают для человека в своей действительности, в собственном своем содержании как условие высокой продуктивности, производительности труда. Понятно, что теперь тяга к знанию особенно усиливается.

Это необходимое условие становления сознания нового человека: ведь новый смысл должен психологически реализоваться в значениях; ведь смысл, не объективированный и не конкретизированный в значениях, в знаниях, – это еще не сознательный, не вполне еще существующий для человека смысл. Новый смысл труда и реализуется в овладении тем, что называют культурой труда и что составляет его интеллектуальную сторону.

Мир значений теперь вообще иначе выступает для человека. Объективно это выражается в том, что если, с одной стороны, в широчайших масштабах происходит овладение кристаллизованным, отраженным в этом мире богатством опыта человеческой практики, то, с другой стороны, богатство это выступает теперь для людей как бы в свете новых личностных смыслов. Все подлинное в нем открывается сознанию с подчеркнутой силой и стремительно развивается, мнимое утрачивает смысл и меркнет.

Возникающая новая внутренняя структура сознания, новая «формация» его и характеризуется прежде всего этим новым отношением смыслов и значений. Это новое отношение отнюдь не представляет собой возврата к их первоначальному простому совпадению, к простой слитности между ними. Оно сохраняет развитую форму сложных переходов одного в другое. Происходит лишь как бы поворот плоскости смыслов, уничтожающий явление дезинтегрированности сознания. Сознание человека становится теперь по своей структуре интегрированным.

Составляет ли, однако, эта характеристика структуры сознания подлинно психологическую его характеристику? Этот вопрос может возникнуть потому, что в характеристику сознания входит соотношение с общественным сознанием, с его идеологическим содержанием, которое само по себе не является, конечно, предметом изучения психологии. Но ведь, например, и орудие само по себе не есть «психологический» предмет; однако внутренняя структура интеллектуальной орудийной деятельности, как и процесс овладения орудием, имеет свое бесспорное психологическое содержание. Опосредствуя деятельность человека, орудие так перестраивает ее, что при этом изменяются и образующие ее более элементарные процессы.

Меняются отдельные действия – и внешние, практические, и внутренние, теоретические; изменение же действий порождает развитие их способов, операций, а следовательно, и значений, в которых они кристаллизуются для сознания. Наконец, как это показывают современные экспериментальные исследования, и сами элементарные функции меняются в зависимости от тех операций, которые они реализуют; достаточно, например, сказать, что пороги ощущений способны изменяться в несколько раз в зависимости от того, какое место занимает данная форма чувствительности в деятельности и как в нее входит соответствующая сенсорная операция.

Именно эти строго объективные зависимости частных процессов от общего строения деятельности и сознания людей, определяемого конкретно-историческими условиями их жизни, и делают психологически понятным происходящее у нас на глазах изменение человеческих свойств и сил, которые создают и новый психологический облик самого человека. Можно ли, например, не увидеть внутренней связи между тем, что перед людьми раскрылась действительная их общность, не искажаемая более вещной формой их отношений друг к другу, и тем, что господствовавшие прежде чувства начали все более уступать свое место новым, подлинно человеческим чувствам.

Ведь различие смыслов, мотивов всегда есть также и различие воли, чувств. Храбрый поступок, мотив которого состоит в порабощении другого человека, в захвате чужого добра, в продвижении по службе, и храбрый поступок, мотив которого заключается в том, чтобы помочь общему делу, обладают, конечно, совершенно различными психологическими качествами. Но существует психологическое различие также и между высоким подвигом, когда он совершается в условиях противоречивой в целом жизни (и поэтому как бы только в одной сфере личности), и подвигом, в котором личность человека выражается во всей своей естественной цельности и полноте; ведь только при этом условии нравственная сила подвига и внутренняя красота его могут быть совершенными.