Эвмесвиль

*

Для историка в связи с этим возникает своеобразная проблема. Назову ее проблемой инклюзов [242]и попытаюсь вкратце обрисовать.

История — не просто сумма всего происшедшего, но и определенная компоновка фактов. Сначала такой компоновкой занимается хронист, позже — историк. Понятно, что историк не просто совершает сознательный отбор, но и в какой-то мере подчиняется стилю своей эпохи. Некоторые факты он очень ярко высвечивает, другие же вообще остаются вне поля его зрения. Они исчезают навсегда, или в один прекрасный день их извлекает на свет какой-нибудь остроумец — вроде того, что додумался изучать содержание свинца в римских водопроводах и его влияние на уровень смертности.

Недавно мне в руки попала история Норвегии, написанная в конце второго христианского тысячелетия. Тогда в страну вторгся один крупный демагог и угнетал население. Описание этого эпизода заняло три четверти книги; предшествующие же два тысячелетия, включая эпоху викингов, были втиснуты в первую четверть.

Впрочем, ладно: это пример искажения перспективы, которое обычно корректируется довольно скоро — через несколько поколений. Под инклюзамия понимаю нечто другое — Совершенно Другое. Дело в том, что в Происходящемимеются такие отрезки пути, с которыми историк справляется плохо или не справляется вообще. Он тогда довольствуется тем, что называет их «темными» — так принято называть, например, эпизод «охоты на ведьм» в XVI столетии христианского летоисчисления; да, но что же скрывается в такой темноте?

*

Конечно, объяснения этому эпизоду имеются. Но они касаются почти исключительно поводов и механизмов. В данном случае поводом, без сомнения, были «Молот ведьм» [243]и зловещая булла папы Иннокентия VIII [244], воплощавшего тип преследователя. То, что безумные идеи инквизиторов отчасти усваивались подсудимыми, бесспорно. Это подтверждают протоколы судебных заседаний.

Тем не менее этот комплекс в целом, точно пузырь, всплывает из мутных глубин на поверхность, к зеркальной глади исторического осмысления. Вера в ведьм существовала всегда и всегда будет существовать, ибо соответствует конкретному женскому типу, со временем изменяющемуся. Еще недавно здесь у нас задержали старуху: она подбросила в конюшню соседа солому, зараженную каким-то вирусом.

Всегда существовала и демонологическая литература вроде «Молота ведьм», но где-то на заднем плане, подспудно. Когда же она вдруг становится актуальной, вирулентной, мы вправе думать, что в действие вступил какой-то новый фактор — скорее всего, страх перед всем и вся, который ищет для себя объекты.

Инклюзможет расширяться. Отсюда — страх первобытного человека во время солнечного затмения. Дикарь боится, что великое небесное тело было кем-то проглочено. Большинство людей воспринимают ночь как инклюз внутри дня; меньшинство — например, Фехнер [245]и Новалис — придерживается противоположного мнения.

Неужто утро неотвратимо?
Неужели вечен гнет земного?
..........................................................
Свету положены пределы;
в бессрочном, в беспредельном ночь царит[246].

*

Иной инклюзбывает коротким, даже молниеносным, но тем не менее изменяет человеческую личность и через нее — мир. Примером тому может служить случившееся с апостолом Павлом на пути в Дамаск. Его переживание не следует путать с возвращением в историю мифических фигур; скорее, оно открыло для нас какой-то новый вид явлений.

Впрочем, в Воскресении Христа едва ли можно сомневаться; а то, что Его могила оказалась пустой, не укрепляет нашу уверенность, а скорее мешает поверить. Согласно Цельсу [247], садовники, которые не хотели, чтобы скорбящие вытоптали их капусту, под покровом ночи вынесли труп. Отговорка для недалеких умов. Эпифания в таком смысле — в смысле Воскресения — даже предполагает наличие трупа. Первообраз — это образ и отражение.

*

Согласно Златоусту [248], Воскресение отрицается только людьми порочными; согласно Григорию Нисскому [249], оно представляет собой возвращение к божественной природе. Григорий представлял это себе приблизительно так, как если бы какой-нибудь дикарь сбросил одежду из шкур и из-под нее высвободилось бы тело во всем своем совершенстве. А поскольку воскресший сохраняет свою телесную форму, его органы должны обрести новый смысл помимо прежнего, необходимого в земных условиях. Живописец видит это лучше анатома.

Если Златоуст прав, значит, в Эвмесвиле порочен весь народ. Тем не менее «эта тема» занимает или угнетает каждого отдельного человека. У меня тоже во время моих экзерсисов возникают проблемы, в решении которых я не могу продвинуться ни на шаг, но которые воздействуют на меня уже тем, что вообще появляются.