Эвенкийская жизнь

На ватных ногах, пересиливая приступ тошноты, добираюсь до окна и выбиваю стекло в законопаченной двойной форточке. Оживаю с каждым глотком морозного воздуха, бегу к соседям вызвать по телефону скорую помощь: мы явно угорели. Светланка лежит с лицом белым как полотно, ее рвет. Приехавшая фельдшерица выслушивает мой сбивчивый рассказ и делает Светланке какой-то укол. Медичка внешне спокойна, но глаза испуганные. Она, как и я, понимает, что мы чудом избежали гибели. Скорая уезжает, я ставлю на стул у постели жены чашку горячего чая с лимоном, но она заснула. Я ухожу на кухню, закуриваю и кашляю, кашляю, сдерживая сухие рыдания. Господи, я ведь чуть не убил нас обоих (Владика после первой же зимы от греха подальше отвезли к его бабушке в Кзыл-Орду)!

Лишь потом выяснилось, что я после того, как протопил на ночь печь, сделал все правильно. Это Светка посчитала, что я неглубоко толкнул печную задвижку, ей было жаль уходящего тепла, и она подтолкнула задвижку еще немного. Спать-то было тепло, но мы ведь могли и не проснуться…

…И о тех, кто погиб

Я продолжаю учебу в университете, пишу вечерами контрольные, курсовые, зубрю марксистско-ленинскую философию (будь она неладна – совершенно не поддается осмыслению и заучиванию). И каждый год в марте улетаю на сорок дней в Алма-Ату на экзаменационную сессию. У нас еще тридцатиградусные морозы, а в Алма-Ате все зелено, зацветают яблони и вишни, теплынь. Учеба мне дается, в принципе, легко, дни летят за днями.

С сокурсниками начинал казахстанцем, продолжаю россиянином, жителем Крайнего Севера. Всем крайне интересно, что такое Эвенкия, где она, что за люди там живут. Признаться, рассказчик я неважный. А тут слушают, с любопытством шуршат страницами привезенных мной экземпляров настоящей северной газеты, где чуть ли не в каждом номере запросто пишется об охоте на соболя, об оленеводах и геологах, на снимках – сцены из таежной жизни с чумами, оленями. Этот колорит, романтика всех завораживают, и я предпочитаю не распространяться, что на самом деле за ними стоит.

Но вот все зачеты, экзамены сданы, в зачетной книжке – заветная запись о переводе на следующий курс. В Алма-Ате совсем жарко, когда я занимаю место в отлетающем на Красноярск Ту-154 студентом уже четвертого курса КазГУ. В красноярском местном аэропорту Черемшанка как всегда, полно народа, билетов на Туру нет. Не помню ни одного случая, чтобы вернулся домой с сессии, вообще откуда-либо, через эту чертову Черемшанку без того, чтобы не провести здесь несколько дней – или погоды нет, или билетов. А в самолете затем обязательно обнаруживаются несколько пустых мест. Это челноки скупают места для своего товара. И никому дела нет, что ты всей душой: рвешься домой – истомился за полтора месяца. С тех пор я не люблю Черемшанку. Впрочем, в Емельяново не лучше – и этот, теперь уже международный авиапорт, так же нередко мордует звереющих от долгого ожидания вылета домой северян.

Но вот я, счастливый, спешу по грязным раскисшим улицам Туры – уже май, и здесь тоже весна, – домой. По дороге встречаю нашего корректора Елену Лелис. На минутку останавливаюсь, чтобы поздороваться, узнать последние новости. И как обухом по голове: нашего редактора Эдуарда Иванова уже нет в живых. Светланка при последнем телефонном разговоре со мной утаила горькую весть – побоялась, что это помешает мне сдать последний экзамен. Спрашиваю, что да как? Повесился у себя дома в ночь на первое мая 1991 года, на детской скакалке. Ну не было у него видимых причин для самоубийства, нельзя же домашние ссоры, неурядицы отнести к таковым. А вот, пожалуйста, – в сорок лет поставил точку в своей жизни. На могиле ему поставили стилизованный памятник – симбиоз пера и гитары. Они в его жизни были неразделимы, журналист, редактор Эдуард Иванов любил петь под гитару. Он вообще много чего любил, и особенно рыбалку на хариуса в верховьях Тембенчи. Так любить жизнь и добровольно уйти из нее – не понимаю. Но и не осуждаю – это уже не в нашей компетенции.

Увы, но это не последняя наша потеря. Через полгода, не дожив даже до северной пенсии, неожиданно умирает Ю. А. Шебалин. Его нашли ничком лежащим в теплице – прихватило сердце. Оно у него и так было не железным. А тут грянул августовский путч. Шебалин, обладая в это время правом подписи газеты, открыто высказался в поддержку гекачепистов в редакционном, то есть не подписанном материале, таким образом вольно или невольно выдав свое собственное мнение за позицию всей редакции. Разразился скандал, и.о. редактора Наталью Свиридову, вернувшуюся к тому времени то ли из отпуска, то ли из командировки, потащили на расправу в администрацию округа, в крайуприздат. Дело завершается тем, что Шебалина понижают в должности до заведующего отделом. Сказать, что Юрий Александрович переживал – значит ничего не сказать…