Евангелие лжецов

И, когда он проводит время у крестов, у него возникает вопрос к себе: может, его судьба — тоже закончить свою жизнь здесь, распростертым, едой для воронов. Скорее всего так и есть, решает он. Так все ему и выпадет. Он присоединится к тысячам тысяч людей, прибитых гвоздями Римом, но самое важное — это в том, что он сделает все возможное, чтобы исцарапать лицо Риму задолго до того дня.

Позже, он находит того, кто предал его. Своего близкого друга Я’ира, кто был самым верным и самым преданным его последователем, кто сражался вместе с ним — его дорогого сердцу Я’ира.

Слезы в глазах Бар-Аво.

«Я верил тебе», говорит он ему, «я дал тебе все, я оберегал тебя и твою семью, ты же брат мой».

Я’ир, связанный в запястьях и щиколотках, с заткнутым кляпом ртом, молчит.

«Если бы у тебя была какая-то причина, хоть какая-то причина, может, все было бы по-другому».

Я’ир даже не пытается заговорить. Глаза уже мертвы. Какая возможная причина? Только та, что он сдался, взял деньги римлян, согласился предать их, потому что Рим был единственной стоящей силой, и это был единственный путь добиться расположения Рима.

Бар-Аво выпрыгивает со своего стула и бьет его по лицу, но тот ничего не произносит.

Они держат его в таком состоянии три дня. Им приходится выполнить определенное количество неприятной работы, чтобы убедиться в том, что они знают все, что знает он. Бар-Аво наблюдает большую часть времени, но не участвует в этом, и позже всем становится ясно: Я’ир не знает многого.

В конце концов они вешают его на дереве возле поселка, где он прятался, и обставляют все так, будто он сам наложил на себя руки. Если кто-нибудь спрашивает об этой истории или сомневается в ее подлинности, никто не осмеливается сказать ни слова вопрошающему.

Позже он посылает узнать, что произошло с последователями и семьей Иехошуа. Не ради одних добрых чувств: толпе черни стал нужен новый предводитель. До него доходит искаженная история, что тело казненного было похищено, возможно, его семьей, или, возможно, каким-то приспешником, который захотел сделать место поклонения святому человеку. Он просит своих людей, чтобы те доложили ему, если узнают всю правду о том, что случилось, но никто не приносит ему убедительных вестей об этом.

В те дни умирает Ав-Рахам. Не внезапно и не насильственно; он постарел — почти под восемьдесят — и если дух его все еще ярко горит, то тело болезненно ослабело. У него остается время на то, чтобы собрать всех его людей и сказать им, чтобы они продолжали сражаться — они знают об этом — и называет своих преемников. Бар-Аво назван, конечно же, предводителем на севере.

Они хоронят Ав-Рахама перед рассветом и долго стоят, оплакивая, над его могилой. Бар-Аво дожидается ухода всех, чтобы выжать последнюю мудрость из сухой земли. Он теперь отвечает за то, как вести продолжающуюся войну.

Он объясняет земле: «Они схватили меня. У них есть шпионы среди нас. Если мы продолжим так же, то можем погибнуть, и нас победят».

И слышит он из могилы голос Ав-Рахама и доносится до него запах дыма и жареного лука: «Лучше погибнуть, чем жить захваченным. Лучше всем погибнуть, чем жить так».

Бар-Аво — практичный человек. Он знает, что умершие часто появляются во снах и видениях, и если тебе почудился запах человека после его смерти — это не означает, что ты должен следовать указаниям того голоса.

Пилат мобилизует свои силы, решив нанести удар по «бандитам», постоянно атакующим обозные поставки. Может, пришло время отступить, разослать людей по домам и переждать суровые времена. Решать не только Бар-Аво — он лишь часть выносимого решения. Он не соглашается и все равно созывает своих людей в город. Если не будет сражения, то, по крайней мере, злость и гнев найдут свое проявление. Мы готовы, или мы будем готовы очень скоро. Люди жаждут скинуть власть Рима.

И он прав в том, что город готов вспыхнуть. Восстание из-за денег для акведука. Шестьсот людей погибает на площади.

Бар-Аво — не в списке погибших, хотя видит он, как погибают его друзья, женщины и дети. Его сын, еще мальчик, мог бы погибнуть, если бы он не спрятал его под своей накидкой и не прорвался бы сквозь строй римлян, разорвав одними зубами, удерживающего его солдата, и рот покраснел от теплого куска солдатского лица, истекающего кровью по рту.

Мужчины, женщины, дети. Запах вспоминается Бар-Аво более всего, когда годы заволакивают точные очертания памяти: как он спасся, и кто остался позади для встречи со смертью.

Бар-Аво встряхивает себя каждый раз воспоминаниями, когда он слабеет, когда сердце его готово сказать «хватит, достаточно». Никогда не будет достаточно, пока они не освободят свою землю от всех римлян. Никогда не будет достаточно.

И, возможно, в тот же самый день, когда решает это для себя Бар-Аво, Пилат начинает думать: столько смертей, и нет им конца? Возможно, он так и думает — точно не узнаешь.