Это она

Мисс Стайн открыла класс ночью для них двоих, Алиса одела балетное трико и они с учительницей отрабатывали и отрабатывали движения у станка и не было ни усталости ни боли и всё удавалось как никогда хорошо. Она была так увлечена, что не сразу обратила внимание на то что Майкл сменил повседневную одежду на танцевальную, Мисс Стайн ничуть не удивилась, она покопалась в записях и поставила танго. Майкл подмигнул открывшей рот и замершей Алисе. Это был настоящий балет, только не на сцене, а прямо перед её глазами.

Никто не ответил на её вопросы, сонная и удивительно наполненная, Алиса переодевалась, пока Майкл и Мисс Стайн курили у входа.

– Как она тебе кажется?

– Микки, она замечательная малышка.

– Значит, нет?

– И нет и да. Она никогда не будет Джулс, там было пламя, а здесь вода, бурный поток воды. Хотя в одном они очень похожи. Обе тебя безумно любят.

Домой Майкл привёз её глубоко ночью, она не проснулась даже когда он передавал её из рук в руки Бену и тот укладывал девочку в кровать.

На два года балет стал частью жизни Алисы, а в восемь на тренировке она сломала ногу и о танцах пришлось забыть.

Бен не повёз её в школу и не пошел на работу, Одди, Кейти и Майкл пришли в гости, все собрались в гостиной, переговариваясь о пустяках и не зная как начать. Как врачу именно Одди поручили объяснить девочке, что она не может больше заниматься балетом. Оставив свою обычную шутливую манеру, тот долго рассказывал Алисе в чем дело, рисовал её колено и показывал снимки, подробно описывал возможные последствия.

Алиса сидела опустив голову, она не спорила, не задавала вопросов. Майкл стоял у двери, скрестив руки на груди и наблюдал за всем отстраненно, не говоря ни слова. Одди, закончив, огляделся, ища поддержки у него, но натолкнулся на пустой и холодный взгляд. Кетти засуетилась вокруг девочки, а мужчины отошли в сторону.

– Ты скажешь хоть что-нибудь?, – Одди цедил сквозь зубы.

– Что? Поздравить вас? По-моему все только рады этому. Никто кроме нас с ней не верил, что балет – это её.

– Ты что не видишь, что она подавлена? Ей нужна поддержка, твоя поддержка.

– Сейчас ей нужно, чтобы её оставили в покое, как и мне.

Он подошёл к девочке и сел на корточки, взгляд его, как он ни старался, не смягчился.

– Ты жалеешь себя?

– Нет, – подбородок её предательски дрожал.

– Ты можешь злиться на обстоятельства, можешь возненавидеть балет или учиться танцевать на одной ноге, можешь даже пойти и разбить окна в балетной школе, но не смей себя жалеть, ты можешь быть любой, только не жалкой. Поняла? Ты победительница, ты автор своей жизни, ты кто угодно, только не жертва! Да?

Алиса подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза. Оказывается, он не сердился на неё, не ненавидел, не осуждал. Широко-широко улыбаясь она обняла ручками его за шею, потом обвела взглядом гостей:

– Раз уж мы все тут собрались, то мы же можем пообедать вместе? Я голодная очень!

Одди расплылся в улыбке: "Ну, думаю, это мы можем себе позволить".

Глава 7

– Майкл, а ты всегда меня любил?

Алиса лежала дома с высокой температурой, Майкл менял ей холодные повязки на лоб в ожидании врача, Бен побежал за жаропонижающим.

– Нет, боюсь что нет, тебе пришлось для этого потрудиться.

– А я вот тебя любила всегда, – Алиса обиженно замолчала.

– Это неправда, ты даже меня не знала, радость моя, пока тебе не исполнилось три года.

– Значит, ты полюбил меня когда мы познакомились, поэтому не всегда?

– Когда мы познакомились близко, я очень горевал по твоей маме, мне казалось, что тебе вполне хватит любви твоего папы и я просто заботился о тебе, очень боялся подвести твою маму, ведь она так рассчитывала на меня, мне хотелось быть достойным её просьбы присмотреть за тобой. А потом я очень-очень, сильно-сильно тебя полюбил. Не за то какая ты замечательная, добрая, умная и красивая девочка. А ты такая, только не зазнавайся. Но таких девочек я знаю ещё и не одну. Я полюбил тебя потому, что ты не давала мне быть безучастным. Ты будоражила меня своими бесконечными вопросами и они были всегда обо мне. Вот мы гуляли и, помнишь, наш зонт унес ветер и мы не смогли его догнать? И ты спросила очень ли мне грустно, что зонт улетел. А я сказал, что мне грустно оттого, что ты промокнешь, только поэтому. А ты сказала, что, возможно, я грущу потому что нам так хорошо было гулять под этим зонтом и вот он улетел, нам по-прежнему хорошо, а каково это знать бедному зонту? Ты уже в шесть лет рассуждала как-то иначе, задавала мне вопросы обо мне самом и я сам себе становился интересным. А ещё ты, например, всегда старалась меня утешить, но выходило это у тебя так по-особенному. Помнишь, я посадил большую занозу и палец опух? Ты долго его рассматривала, а потом придумала целую историю про одинокую занозу и одинокий палец, про то как они встретились и она переехала к нему жить и как им здорово вместе, что я как можно дольше не должен её вытаскивать, чтобы они успели побыть счастливыми. Я, конечно, её вытащил, но мне пришлось целый месяц бинтовать этот палец, чтобы ты радовалась их счастью.