Это было в Коканде

- Да, разные, - задумчиво ответил комендант и вдруг проговорился, как бы неожиданно для самого себя: - А вы знаете, Лихолетов, у меня мать прачка. Ей-богу, самая настоящая прачка! По стиркам ходила. И теперь, наверное, ходит. Руки прачки! Пальцы белые, распаренные, точно сейчас из бани, с волдырями. А здесь вот… - он показал на руки и брезгливо поморщился, - толстые, вздутые, синие жилы. А я офицер! Был офицером, поправился Зайченко. - И мать мной гордилась. Вырастила меня! Обхаживала меня, как идола. Мечтала, что я буду барином. А я хотел учиться!

- Вот война кончится, - сказал Сашка, - можете учиться.

- Нет… - Комендант вздохнул. - Я уж не хочу и не буду. И война не кончится… Я солдат, как в старину… Наемник!

- Солдатом приятно жить. День да ночь - сутки прочь, - отозвался Парамонов, забрав из соседней комнаты чайник с кипятком.

Сашка удивленно посмотрел на вестового.

Комендант засмеялся и сказал:

- Что, Лихолетов? Не согласны с этой теорией?

Сашка расправил усы.

- Как вам сказать, товарищ комендант! У всякого народа своя теория. Взять русских: солдат считался у нас звания военного, гордого. А возьмите вы узбека: солдат для него - преступник, в наказание и позор. Другое понятие! Узбек - народ ровный, до земли охоч, работяга. Конечно, на степу водятся еще головорезы…

- Узбеки еще нам пропишут!

- Да, прописать, Константин Сергеевич, могут. В этом я не спорю. И комар до крови кусает. По необходимости. Такое течение истории. Обижал их царь, а тень падает на нас.

- Лихолетов… - Комендант внимательно взглянул ему в глаза. - Как по-твоему: Ленин удержит власть?

- А почему же ему не удержать? Раз взял - значит, о чем-то думал. Удержит, - авторитетно сказал Сашка.

Кто-то с улицы стукнул в окно. Сашка приподнял одеяло.

- Ветер, должно быть, - сказал Парамонов.

Сашка ближе пригнулся к раме и увидел приплюснутое к стеклу темное скуластое лицо. Сашка опустил одеяло и прошептал:

- Старик… в чалме!

- Старик? Какой старик? - беспокойно сказал Зайченко и вздернул голову, как бы прислушиваясь к тому, что делается за стенами дома; потом он закусил губу и приказал Парамонову впустить узбека.

Узбек неторопливо вошел в квартиру коменданта, осторожно снял руками огромные восточные галоши и подозрительно оглянулся на все стороны. Увидав Зайченко, он остановился, левой рукой провел по бороде, а правую руку приложил к сердцу и произнес мусульманское приветствие. Затем улыбнулся и довольно чисто спросил по-русски:

- Имею удовольствие говорить с господином комендантом крепости?

Зайченко сделал поклон и пригласил гостя на тахту. Толстый старичок, с аккуратно подбритой бородой, сел точно женщина, оправив складки своих халатов, и потупил глаза.

Все молчали. Наконец старик поднял голову, на его румяном личике, подернутом паутиной красных жилок, опять появилась улыбка, он процедил что-то по-английски. Комендант не знал английского языка и только по одному слову condidentially догадался, что посетитель желает разговаривать с глазу на глаз. Он кивнул Сашке. Тот встал и, лихо щелкнув каблуками, вышел. В передней, усмехаясь, он спросил у Парамонова:

- Что это за обормот? Не знаешь?

- А прах его возьми! Первый раз вижу, - сказал Парамонов и пожал плечами.

- Подай чаю! И сладкого, что есть! - услыхали солдаты голос Зайченко из соседней комнаты.

Сашка прислушался, почесал нос и, подозрительно взглянув на Парамонова, ушел. Парамонов быстро собрал поднос: вазочку с персиковым вареньем, тарелку с инжиром, две лепешки, две чашки чаю.

7

Старик с поклоном принял чай, пил осторожными глотками, тихо говорил о погоде, о тяжелых событиях в России, но все еще не называл себя. Зайченко понимал, что его гость - птица важная, что он пришел к нему с какой-то, несомненно, важной и серьезной целью. К этому гостю, больше чем к кому-либо другому, подходило мусульманское поверье: «Гость - посланник бога, и торопить его невежливо». Покончив с церемонией дастархана, старик сделал вид, что утирает руки, и немножко распустил свой скрученный шарф, которым был опоясан.

- Я Мулла-Баба, - назвал он себя. - Делегат от правительства.

- Вы прибыли из Ташкента? - спросил комендант.

- Нет.

- Но ведь правительство имеет свое пребывание в Ташкенте?

- А я здесь! Я от министров Кокандской автономии, а не от комиссаров, - улыбаясь, вежливо сказал старик.

Оба собеседника, конечно, сразу поняли друг друга. Разговоры велись только дипломатические. Это было, как говорят музыканты, прелюдией, главная игра еще не начиналась.

- Так… - сказал комендант. - Чем могу служить?