Эти спутанные узы

И тут мне в грудь словно вонзили крюк. Такая сладкая боль, такая отчаянная мольба вернуться во дворец.

Вернуться к Себастьяну.

Со стороны лужайки разносятся крики. Мой новый слух намного острее человеческого, и я слышу, что в замке творится полный хаос – возня, крики, топот бегущих в мою сторону ног.

Крики становятся ближе. Моя магия ослабла; покрывало моей темноты окутывает их не так плотно.

Я вонзаю пятки в бока лошади. Она срывается с места и мчится вперед, а я держусь за нее изо всех сил.

«Вернись».

Я не столько слышу эти слова, сколько чувствую их, чувствую боль, которая обжигает мою грудь и проникает в кости.

«Ты нужна мне. Вернись ко мне».

При напоминании об узах, что я заключила с Себастьяном, я подталкиваю лошадь и скачу ещё быстрее. Не знаю, смогу ли я сбежать от этой связи, получится ли приглушить его страдания и душевную боль одним только расстоянием.

Но я попытаюсь.

* * *

– Хочу снять комнату на ночь, – говорю я трактирщице, стоящей за стойкой в захудалой таверне.

Голос у меня хриплый, а все тело ломит от усталости.

Я не знаю, где я и сколько проехала. Знаю только, что мчалась от дворца так быстро, как только могла. Я погоняла лошадь, проезжая деревни и фермы, пока была в состоянии удержаться в седле.

В подростковом возрасте я особо не ездила верхом, не говоря о том, чтобы проводить столько времени в седле. И уж тем более мне не доводилось ездить по такой горной местности, какую мне довелось пересечь за последние несколько часов. Когда я передавала поводья местному конюху, мои ноги гудели от боли.

Фейри за стойкой поджимает губы и бросает на меня холодный взгляд голубых глаз. Так обычно смотрят люди, на долю которых пришлась тяжелая жизнь. Представляю, какое перед ней открывается зрелище. На моей белой ночной рубашке осел толстый слой грунтовой дорожной пыли, лицо у меня, уверена, выглядит ненамного лучше. Мои рыжие, до плеч, волосы стали грязными и спутались, а губы пересохли от жажды.

– Я не занимаюсь благотворительностью, – бормочет она, оглядев меня с головы до ног, и отворачивается, чтобы обслужить более многообещающего клиента.

Я бросаю на стойку мешочек с монетами. Мои старые воровские привычки сослужили мне хорошую службу. Это золото фейри мне любезно предоставил пьяный орк, которого я повстречала в таверне в часе езды к западу отсюда. Изначально я планировала переночевать там. Орк заметил, что я направляюсь в туалет, и решил, что меня можно зажать там и облапать. Я была измотана, но все же мне хватило сил, чтобы окутать его такой глубокой темнотой, что он плакал, как ребенок, умоляя его отпустить.

Трактирщица открывает мешочек и заглядывает внутрь – и ее измученные глаза на мгновенье вспыхивают. Ее губы кривятся в торжествующей усмешке, а выражение лица меняется.

– Этого хватит, – говорит она, кладя ключ на стойку. – Второй этаж, последняя дверь слева. Я попрошу горничную принести тебе воды помыться.

Я ничего не знаю о деньгах фейри – сколько они стоят, что можно купить на одну из сверкающих золотых монет, – но я явно передала ей внушительную сумму, а она явно пытается меня обдурить. Я поднимаю бровь.

– Еще мне будет нужен ужин.

Она быстро кивает.

– Конечно.

Слишком просто.

– И какая-нибудь одежда. Брюки и рубашка. Ни в коем случае не платье.

Она задумчиво кривит подернутые морщинами губы.

– Я не продаю одежду, а магазин портного ночью закрыт.

Под моим тяжелым взглядом она вздыхает.

– Но… – она оглядывает меня. – Наверное, тебе подойдет что-нибудь из моих вещей. Я подошью их.

Я киваю в знак благодарности и сажусь на табурет. Мои ноги так трясутся, что я сомневаюсь, что смогу простоять ещё хотя бы мгновение.

– Я поем здесь.

Трактирщица убирает мешочек и грубо кричит маленькому ребенку, чтобы он принес мне ужин. Он убегает, опустив голову. Когда она снова переводит на меня свои холодные глаза, то смотрит оценивающе.

– Откуда ты? – спрашивает она.

Я смеюсь, но я так устала, что больше кажется, что кряхчу.

– Вы этого места не знаете.

Она поднимает бровь.

– Я знаю большую часть мест. Во время войны мне довелось пожить даже во дворе теней.

Я просто пожимаю плечами. Она слишком сильно хочет получить эти монеты и не будет настаивать на ответе.

– Да так, там нет ничего особенного.

Она принюхивается, и я задаюсь вопросом, что она чувствует. Я все еще пахну как человек, несмотря на то что стала фейри? Чувствует ли она, что от меня пахнет дворцом? Органы чувств работают безупречно, но за те короткие часы, что я провела в этом трансформированном теле, я обнаружила, что обостренное восприятие каждого звука, образа и запаха меня отвлекает. Все это слишком ошеломляет, чтобы приносить хоть какую-то пользу.

Ребенок бесшумно возвращается в комнату. Трактирщица берет у него миску с тушеным мясом и тарелку с хлебом и ставит их передо мной.

– Пока ты не доставляешь мне неприятностей, мне ничего не нужно знать. Иногда так даже лучше. – Она наклоняет голову, чтобы поймать мой взгляд. – Понимаешь?

Я замираю, почти поднеся ко рту первую ложку тушеного мяса. Что, по ее мнению, она знает обо мне?

– Конечно.