Эта ласковая земля

– Или просто поместила меня туда, где он оказался прямо подо мной. Если бы я сместился хоть немного вправо или влево, я бы не попал на него.

Мгновение он обдумывал это, а потом сказал:

– Если бы она видела будущее, она бы увидела приближение торнадо. Почему она не сделала ничего, чтобы спасти мать?

– Не знаю. Может, она пыталась, но не смогла. Может, торнадо был слишком сильным для нее.

Он покачал головой.

– Ты понимаешь, как безумно все это звучит?

Я видел, как его инженерный ум пытается принять возможность того, чего никогда не смогут доказать математические расчеты. И, по правде говоря, он никогда не признавался мне, что верит во все, что я рассказал ему про Эмми. Но, должно быть, той ночью он видел отчаяние на моем лице, потому что сказал:

– Что бы ни случилось, Оди, мы всегда будем друг у друга. Мы всегда будем братьями.

Сестра Ив сидела со мной. Прошло уже почти два дня с ее первого визита в больницу. Состояние моей матери не изменилось.

– Я молюсь, – сказал я. – Я молюсь всем сердцем. Не похоже, чтобы это помогало. Как думаете, есть хоть какой-то шанс, что у Эмми случится один из ее припадков?

Сестра Ив улыбнулась.

– Оди, она не совсем понимает дар, который ей дан. Пока. Когда-нибудь она поймет. Я бы хотела помочь ей в этом, но решать ей.

– Может, вы просто ударите меня по голове и я тоже получу какой-нибудь дар? Который поможет моей маме.

Она опять ласково улыбнулась:

– Не думаю, что это так работает. И у тебя уже есть дар.

– Какой дар?

– Ты рассказываешь истории. Ты можешь создавать мир по желанию своего сердца.

– От этого он не станет правдой.

– Может быть, Вселенная – это одна большая история, и кто сказал, что ее нельзя изменить во время рассказа?

Я хотел верить ей и поэтому представил, как моя мама наконец очнулась. Ее глаза медленно открылись, и она повернула голову на подушке. Когда она увидела меня, ее лицо просияло и она прошептала:

– Одиссей, Одиссей. Родной мой сынок.

Эпилог

Сквозь время и пространство течет река, широкая и неведомая, поток духа, являющегося основой всего сущего, и каждая молекула нашего тела является его частью. И что есть Бог, как не вся эта река?

Оглядываясь на лето 1932 года, я вижу мальчика, которому нет и тринадцати и который изо всех сил пытается определить, что такое Бог, загнать эту реку в рамки и придать ей понятную для себя форму. Как и многие до него, он вертел ее и так, и этак, но она все равно не поддавалась его логике. Я бы хотел иметь возможность обратиться к нему и по-доброму сказать, что рациональность тут не годится, что бессмысленно ругаться на сложности поворотов этой реки и что не надо беспокоиться о том, куда его принесет течение. Признаюсь, что, даже прожив больше восьмидесяти лет, мне до сих пор не удалось разгадать эту тайну, не доступную человеческому пониманию. Возможно, самой важной истиной, которую я усвоил в жизни, было осознание: если отдаться на волю реки и принять свой путь, обретешь покой.

Моя история об одиссее четырех сирот еще не закончена. Позади остались бескрайние поля и высокие обрывы, речные города и замечательные люди, которых они встретили тем летом на своем извилистом пути. Вот конец истории, начавшейся много страниц назад, рассказ о том, куда великая река привела всех Скитальцев.

Клайд Брикман во всем признался полиции Сент-Луиса и утверждал, что именно Тельма застрелила отца Альберта – человека, которого я считал и своим отцом. Но это ему не помогло. Брикмана все равно посадили в тюрьму, не только за соучастие в том убийстве, но и за присваивание денег вместе с женой во время руководства Линкольнской школой-интернатом для индейцев, и за незаконное производство и продажу алкоголя, и за все дополнительные преступления, вскрывшиеся, благодаря учетной книге и другим документам, которые Альберт забрал из их сейфа. Когда его спросили, зачем было хранить все эти письма, Брикман ответил, что думал когда-нибудь вернуть деньги, которые они с женой украли у индейских семей. Я считал это очередной ложью, призванной смягчить грозивший ему приговор, и возненавидел его еще больше.

Во время Второй мировой войны, сражаясь в Европе, я получил весточку от сестры Ив о том, что Брикман скончался от туберкулеза. Перед смертью он послал за ней и Эмми, и они навестили его в тюремной больнице. Он просил у них прощения, и они простили его. Была у него еще одна просьба: связаться от его имени со мной, Альбертом и Мозом и тоже попросить прощения.

Из всего, о чем нас просят в жизни, самым сложным может оказаться прощение. Спустя еще многие годы после того судьбоносного лета 1932 года на моем сердце лежал тяжелый камень гнева с высеченной на нем фамилией – Брикман. Для меня путешествие, начавшееся в маленьком каноэ, не закончилось до тех пор, пока я не смог под чутким руководством сестры Ив отпустить свою ненависть. В тот миг освобождения я также отпустил потребность верить в Бога Торнадо и впервые задумался о великой реке, частью которой мы все являемся, и увидел, как прав был Моз, когда, утешая плачущую Эмми на берегах Гилеада, говорил ей, что она не одна.