Эстонские повести

Когда мы вчера утром вернулись к Леппу с полной сумкой пива, мужики уж успели в комнате прибраться, чистую скатерть на стол положить и даже побриться. С такими приятно мировые проблемы решать.

Когда все поправились, приняв по паре пива, я поглядел на стенку, где висела большая карточка Ракси, и сказал:

— Ракси, ты ушел с ружьем в лес, и я больше никогда тебя не увижу, лес на Абруке большой, в нем и без ружья заблудиться можно. Но из-за тебя я встретился со своими друзьями, и тебе за это огромное спасибо, ведь ничего лучше в жизни нет, чем пребывать с дорогими друзьями.

— После такой речи неудобно пиво пить, — сказал Теэмейстер. — Давай банку распечатаем.

Распечатали. Лепп поджарил нам глазунью. На душе было светло от воспоминаний о собаке и приятно от пребывания с друзьями.

Я сказал, когда посчитал, что время подходящее:

— А теперь жду предложений касательно памятника.

— Ты непременно хочешь ему памятник поставить? — спросил Теэмейстер задумчиво.

— Ясное дело.

— Ты тверд в своем решении?

— Ну да.

— Хорошо. Значит, надо решить вопрос насчет места и материала.

— Насчет места вопроса нет. На Абруке.

— Это уж как пить дать, — засмеялись мужики. — Не хватало бы, чтоб Каспар ставил своей собаке памятник на Рухну либо на Кихну[73].

— Постойте, — сказал Теэмейстер. — Хватит ржать-то. Дайте подумать.

Мы дали.

— Каспар, — спросил чуток погодя Теэмейстер, — а ты хотел бы поставить памятник еще кому-нибудь или чему-нибудь?

Чудной вопрос.

Я задумался.

— Я жду, — сказал Теэмейстер. — Это очень важно.

Я подумал и сказал:

— Хотел бы.

— Ну!

— Я бы поставил памятник восходу солнца.

— Так… — кивнул Теэмейстер. — А еще?

— Затем я поставил бы памятник западному ветру. Он уж как подымется да задует, тут тебе и волна, тут тебе и волнение.

— Так… — кивнул Теэмейстер. — А еще?

— А еще бы я поставил памятник салаке. Хоть свежей, хоть соленой. Без разницы.

— Благодарю тебя, — сказал Теэмейстер. — Выпьем за то, чтобы каждое утро восходило солнце, чтобы на западе и на востоке, на севере и на юге зарождались новые ветры и чтобы в синем море не переводилась рыбка под прекрасным названием салака!

— Спасибо, — сказал я.

— Твоя мысль поставить Ракси памятник, конечно, трогательная, — продолжал Теэмейстер, уписывая глазунью. — Но… — Он поднял вилку с куском яичницы. — Самый прекрасный памятник заходу солнца — роскошный утренний восход, сильный и свежий ветер приходит на смену старому и уставшему, а маленький бойкий салачий детеныш лучше, чем самый большой рыбий монумент из камня. Ты понял мою мысль, Каспар?

— Чего не понять-то. На чистом эстонском языке…

Я вздохнул.

— Все ты правильно сказал, Волли, — добавил я. — Но потому мое сердце и болью исходит, что после Ракси детенышей не осталось.

— Вот оно что.

— Быть того не может, — сказал ветеринар Кылль. — Ракси был во всех отношениях кондиционный кобель.

— Я не знаю, что это слово значит, но дело обстоит именно так.

— Быть того не может, — повторил Кылль.

— Были щенки-то. Да утопили их. Прежде, чем я узнал.

Хотя я убежден, что у каждого настоящего мужика в жизни бывает только одна настоящая собака, я бы вырастил сыночка или дочку Ракси. Я даже один раз возле магазина сказал Мийне с хутора Мюрги:

— Мийна, я был в большой надежде и в ожидании. Думал, что дедушкой стану. А ты всех моих сродственников в море снесла.

— Почем ты знаешь, что это твои сродственники?

— Ракси сказал. Ракси в большой печали.

— Сочувствую.

— Это уж не поможет.

— Ты очень-то не расстраивайся, Каспар. Шавки по-быстрому шавок делают.

— Нет уж это, видать, последний заход был. Отгулял свое Ракси.

— Да брось ты…

Но я был прав.

Имри с хутора Мынисте тоже принесла щенков от Ракси, но и они отправились волны считать. После того я не очень-то спешил поздороваться с Верой, хозяйкой хутора Мынисте. А когда наконец представился случай, я ей сказал:

— Одного мальчика могла бы и оставить для украшения природы.

— О каком это украшении ты толкуешь? — вылупилась на меня Вера. — Пес у тебя на три лапы хромает и в очках нуждается. Какое уж тут украшение?

— Не имеет значения, как отец выглядит.

— Почему это не имеет значения? Будто ты не знаешь, что у пьяницы дети тоже пьяницы или дебилики?

— Это я знаю.

Н-да..

Но Ракси не был ни пьяницей, ни дебилнком.

Мужчина никогда так обидно не скажет, как женщина. Ну ладно, человек стерпит злое слово. Забудет. А собака не забудет. Ракси при этом разговоре был возле меня. Ракси все слышал. Мужчина никогда не скажет так обидно. Хоть и надо бы сказать. Когда мы с Кыллем Раксину ногу оперировали, а потом с устатку на диванах отдыхали, Ракси, как от наркоза очухался, всю воду, что в стакане возле зеркала стояла, выпил. Воду выпил, зубами закусил — Кылль свои вставные зубы в стакан положил.

Кылль проснулся — слова не сказал. И не потому, что во рту зубов не стало. Просто не сказал. Понял животное. Я до того растрогался, что принес из погреба еще бутылку коньяка.

После Марге ворчала:

— Собачий мосол дороже, чем дочкина свадьба станет!

Нашла что сравнивать.

Эх-хе-хе.

А у Леппа-то дело интересно повернулось.