Эстер

Как это было странно: мы поменялись ролями! Теперь у мамы появилась тайна: желание уйти. Тайна – потому что даже теперь она делала все возможное, чтобы не огорчать нас, детей. Без жалоб терпела боли, просила только дать обезболивающее посильнее. Она так же обманывала нас из любви и жалости к нам, как мы обманывали ее прежде. Она хранила тайну – а я не замечал, не чувствовал. Я стремился все к тому же – продлить, продлить, продлить ее дорогую для нас, но уже мучительную, невыносимую для нее жизнь…

…Мама снова в госпитале. Мы – в ее палате: я и доктор Спивак, ее лечащий врач, широкоплечий, с добрым лицом человек моих лет. Мама лежит с закрытыми глазами. Трубочка капельницы спускается к ее руке, такой исхудавшей, неподвижной. Доктор кладет мне руку на плечо, кивает на дверь. Мы выходим из палаты.

– Доктор, а что если сейчас сделать снова… – произношу я вслух одну из тех мыслей, которые обрывками, с лихорадочной скоростью проносятся у меня в голове.

– Валера, – перебивает меня доктор. В его глазах печаль. – Валера, мы здесь нечасто встречаем таких детей, как ты и твоя сестра. Ваша мама… Все на этаже говорят о вас, о том, как вы ее любите, как заботливы. Все это видят, Валера. Но вы-то не видите самого важного. Твоя мама хочет умереть. У нее нет больше сил мучаться…

Сначала я его просто не понял. Что за чушь он городит? Мама не хочет, у нее нет больше сил… Так надо ей помочь, мобилизовать ее силы! Надо вернуть ей волю к жизни! Мы к этому и стремимся. Кто может остановить стремление детей продлить жизнь матери? Это наше право!

Доктор Спивак смотрел на меня печально и спокойно.

– Валера… Это ее жизнь. Это ее право – жить или не жить. Я делаю все, что возможно, для продления ее жизни. Но она не хочет этого. Она мне сама сказала… Сама. Есть предел силам. Есть что-то, что подсказывает душе. Поверь мне, я врач. Подумай… Ты сделал все, что мог.

В коридоре ждала меня Эмма, сестренка. Мы не виделись с ней со вчерашнего дня.

– Валера, – сказала она, – мама хочет уйти. Мама просит…

И Эмма рассказала мне: вчера при ней зашел в палату доктор Спивак, чтобы сделать обезболивающий укол. Мать подумала, что это другой укол, который даст ей возможность уйти совсем. Она заплакала счастливыми слезами и благословила доктора…

Эмма перевела ее благословение…

Теперь плакали все трое.

Все трое были отныне в согласии. Слово было за мной.

Глава 19. Посоветуй мне, мама

– Это я мама, Валера, твой сын. Давай поговорим. Мне нужен твой совет. Ты можешь не отвечать мне, просто лежи и слушай.

Мы были вместе так долго – а на самом деле так немного… Ты всегда была рядом. Я не представляю себе жизнь без тебя. Ты для меня была опорой. Другом. Ты помнишь – я же с тобой всегда советовался. И даже когда ты отвечала: «Делай как знаешь, сынок» – ты часто так отвечала – мне важно было услышать твой голос.

Вот и сейчас мне нужен твой совет.

Речь идет об одной женщине. Молодой, красивой… Я помню ее очень здоровой… Она очень близка мне. Мы всегда были рядом…

Мам, ты помнишь, как мы смеялись – это когда ты рассказывала, как я, двухлетний Рыжик, бегал по двору с пустым горшком и постукивал им по стенам, как молотком?

Мам, а помнишь, как перед работой ты отвозила нас к бабушке, в Старый Город – этот путь к остановке трамвая – помнишь? Эммка на руках, я – позади бегу, едва поспеваю, хнычу: «Мам, Эмму ай, Эмму ай, меня – оппа-ля!» А ты на ходу отвечаешь: «Ведь это твоя сестренка!»

А про сигареты – помнишь? Сколько мне было тогда? Восемнадцать, наверно… Случайно ты увидела пачку сигарет. Я подумал – попадет сейчас… Ведь в нашем роду на сигареты наложено табу. Да и любому моему приятелю попало бы от родителей. Но ты как-то это умела совершенно иначе. Я и представить себе не мог, чтобы ты ругалась. Ты усадила меня рядом и рассказала смешную историю про своего брата и сигареты. Как мы оба хохотали!

Да… Так что же я хотел тебе сказать? Понимаешь, этой женщине, моему другу, очень плохо сейчас. Совсем плохо. И врач говорит, что я должен с ней расстаться. Больше не мучать. Оставить в покое. Просто оставить. Только снимать боль. Но что же мне сделать со своей болью – в сердце? Куда мне деваться? Я не хочу этого! Я не могу ее отпустить. Мама, я не хочу сдаваться, ведь мы боролись столько лет…

Мама, ты слышишь? Мне нужен твой совет…

Она ответила через несколько часов.

Мне казалось, что она дремлет или даже в забытьи. И вдруг, широко открыв глаза, сорвала с себя кислородную маску. Я кинулся надевать – маска была крепко зажата в ее руке. Я отнимал, уговаривал: «Мама, это надо надеть, надеть». Глядя куда-то вверх, она прохрипела в ответ:

– Хватит уже! Все же сделано…

Я все же одел на нее маску, хотя знал, что получил ответ.

Мамы не стало теплым сентябрьским утром. Это было за несколько дней до Святых Еврейских праздников.

Тихо так она ушла. Мы были вокруг.

В этот день был Праздник Трудящихся и кладбище не работало, но для нас его открыли, устроили похороны… Как сказала бы мама – по воле Всевышнего.