Есть так держать!

А стоит ли умываться, если не спал всю ночь? Курбатову все ясно, и он говорит, вытираясь:

— Раздевайся, полью.

Витя послушно снимает тельняшку и подставляет руки под холодную струю.

Курбатов поливает и тихо говорит:

— И как тебе не стыдно! Умываться нужно всегда. Тебе самому легче будет.

Вите стыдно, и он старательно мылит покрасневшее лицо. А Василий Николаевич все льет и льет. Ручейки бегут по плечам, груди, спине. Немного холодновато… И вдруг целый поток хлынул на голову и спину. Захватило дыхание, и от неожиданности Витя вскрикнул.

Добродушно, почти беззвучно смеется Курбатов, а с надстройки, где стоит пулемет, доносится голос Бородачева:

— В следующий раз не жди приглашения, сам умывайся, поросенок!

Матросы смеются, а Василий Николаевич закрыл Вите лицо полотенцем, шутливо трет уши мальчика и приговаривает:

— Не ходи грязным, не ходи!

Где-то здесь на глубине лежат мины. Они могут взорваться под катером или тралом в любую минуту. Взметнется столб воды, может быть, блеснет пламя, и снова все затихнет. Только не будет тральщика и его экипажа. Что останется от них, примет могучая Волга и понесет к играющему волнами Каспию.

Посмотрит иной человек со стороны на работу тральщиков и позавидует: ходят они по реке степенно, матросы читают книги, играют в шахматы, «забивают козла» или дремлют на своих постах. Курорт, а не война! И не знает тот человек, что над самой смертью ходит катер, что любая шахматная партия может оказаться незаконченной, а книга — недочитанной.

Фашисты поставили мины на участке длиной в несколько сот километров. Они хотели не только закупорить Волгу, но и запугать людей, «воздействовать на психику», как сказал Щукин на собрании дивизиона. С психическим воздействием у фашистов ничего не получилось, а вот чтобы своевременно убрать мины, да еще и обеспечить охрану пароходов от воздушных разбойников, флотилии пришлось основательно поработать. Ее тральщики разошлись по всей реке. Они поддерживали связь друг с другом чаще всего только по радио, но действовали всегда дружно, согласованно.

Вот поэтому пришлось отряду Курбатова отделиться от дивизиона и работать самостоятельно на собственном участке. Только два раза с начала минной войны смог к ним вырваться командир дивизиона. Он приходил на маленьком полуглиссере и, выслушав доклад Курбатова, дав указания, сразу начинал торопиться:

— Ну, у тебя пока еще спокойно… А вот у Бабушкина — жарынь! Пойду лучше к нему.

И мчался полуглиссер дальше, а отряд Курбатова продолжал работу.

Первое время страшно было Вите. Ему казалось, что мина обязательно взорвется под катером, он вздрагивал при малейшем постороннем шуме, но потом привык: научился внешне спокойно сидеть с книжкой и тогда, когда катер проходил над самым большим скоплением мин…

— Ох и долго нам придется здесь воду вспахивать! — ворчит Бородачев.

— Потерпи малость, — отзывается Щукин. — Командир вызвал остальные катера. Сообща мигом разделаемся с этими минами.

Раздался гудок, а скоро из-за острова вышел и пароход. Большой, белый, с людьми на палубах, он нерешительно топтался на месте и просил тральщика провести его через опасный район.

Витя любит такие моменты. Катер кажется совсем маленьким рядом с пароходом, а тот слушается его, осторожно идет сзади, и люди с его палуб с надеждой и благодарностью смотрят на моряков.

Все время водил бы за собой пароходы!

При проводке их Витя становится к пулемету, а Захар отходит к рубке и делает вид, что поправляет фалы — специальные тонкие веревки, на которых поднимаются флажные сигналы. Это самые счастливые минуты в жизни Вити: очень приятно чувствовать, что ты сейчас нужен людям!

Только успели провести пароход, как появились катера-тральщики. Они шли, раскинувшись во всю ширину реки. Немного удивляло лишь то, что вместо шести их возвращалось пять.

«Неужели что-нибудь случилось с катером? — подумал Витя и тотчас успокоил себя: — И раньше бывало, что один задерживался».

Траление пошло быстрее. Временами то здесь, то там раздавался взрыв, катер вздрагивал, но таких сильных ударов, как утром, не было.

К вечеру взорвали последнюю мину и подошли к берегу. Витя первым спрыгнул на берег и подбежал к ближайшему катеру.

— А где «сто двадцать первый»? — спросил он у матроса, крепившего пулемет.

Матрос открыл рот, пожевал губами, махнул рукой и отвернулся. Витя обошел все катера, и везде матросы выслушают его, буркнут что-то непонятное и уходят, торопясь выполнить какое-то приказание.

Гнетущая тишина стояла на катерах. Даже Изотов, ворчливый Изотов, который и во сне бормотал что-то, теперь молча гремел кастрюлями. И Витя понял, что «сто двадцать первый» больше никогда не займет свое место в строю отряда…

Витя забился на корму катера, прижался спиной к лебедке. Двух очень близких людей потерял он в Ленинграде: маму и Федора Васильевича. Горько и больно было ему чувствовать эту утрату, но их смерть не удивила, не поразила его.

Мама и Федор Васильевич таяли у него на глазах, он постепенно привыкал к мысли, что настанет день, когда они умрут.