Есть ли жизнь на Марсе? (CИ)

Шёл длинный список и моих друзей, знакомых, и людей, которых я не знал совсем. Тут я взялся опять терпеть. Под фамилиями подписываться не хотел. Шпион — да. Хотел убить товарища Ливенцова, товарища Сталина и Папу римского — да. А друзья мои и все эти незнакомые товарищи совсем тут не при чём. Молодой человек устал. Рукавички все об меня в кровь испачкал. На гимнастёрку тоже попало. Во мне где-то килограммов восемьдесят пять. Попробуй, погоняй такой мячик ногами по подвалу! Лица у меня уже не было. Нос, уши, наверное, сломаны. И с рёбрами тоже, наверное, поломки. Глаза кровью залиты, всё расплывается. Боль в голове и по всему телу страшная. Но ещё на что-то надеюсь, за что-то цепляюсь — под фамилиями не подписываюсь. Да и чекисту не сладко. Дышит тяжело. Рукавички скинул, пошёл к сейфу, бутылку водки достал, стакан. Не отходя от сейфа, налил стакан доверху и выпил крупными глотками. Потом позвал тюремщиков, чтобы отволокли меня в камеру. Тесная комната с теми же, кирпичными, стенами. Железная кровать с досками вместо матраца. Доски в бурых пятнах. Теперь к ним прибавятся ещё и мои. Что будет дальше? Был бы я какой Монте-Кристо — я бы, лет за тридцать, расковырял кирпичную кладку и выбрался бы отсюда. Но тут не сажают пожизненно. Тут, как мне подсказывает внутренний голос, пожизненный срок исчисляется от одного дня до нескольких. Времени хватит только пару раз об эту кирпичную стену головой стукнуться. Даже, когда всё тело болит, нельзя остановить в голове мысли, нельзя перестать думать. И вот думал я… Что, наверное, не все, кого вокруг меня на протяжении последних лет куда-то безвозвратно забирали — не все, наверное, были врагами и шпионами. Пока их забирали, чувствовалась даже какая-то солидарность с государством, которое так беспокоится за мою и свою безопасность. Когда бьют не тебя, режут не тебя, насилуют не тебя, многое можно объяснить в пользу исполнителя. Оправдать. Изнасиловали? — Сама приставала!.. Зарезали? — А что он не дал закурить!.. Это по мелочи. А, если, к примеру, покушаются на Самое Святое?.. И тут с ними, конечно, нужно по всей строгости. И я, вместе со всеми, внутренне даже одобрял все строгости. И, когда в тюрьму, и — когда приговаривали к высшей мере. Уже у нас в редакции почти полностью состав поменялся, а я себе твердил, что — вот ведь, как я их, всех этих шпионов и вредителей вокруг себя не замечал? Почему не сигнализировал? И — молодцы органы! Чётко сработали! Чтобы понять горе, боль какого-то другого человека, нужно побывать в его шкуре. Если не можешь поверить, почувствовать так, со стороны. И получается, что наши чувства чужой боли, сострадания притупились настолько, что понимать чужую боль мы способны только тогда, когда что-то подобное совершится с нами. Понимание и сочувствие пробуждается только тогда, когда нас самих изнасилуют, пырнут ножом… Но потом нельзя отмотать плёнку обратно. И вот теперь я тоже здесь, в подвале на улице Ленина. И меня бьют, увечат. И я не знаю, за что. И что им вообще от меня нужно, какой в этом смысл? И что это за организация, что вот так последовательно, планомерно, забирает по ночам обычных, мирных, граждан. Потом кромсают их на куски в подвалах?.. И — какая у них жизнь? Я думал о молодом человеке, который избивал меня ногами. Наверное, у него есть семья, дети. Друзья. Приходит он после работы, усталый. Руки болят, ноги болят. Но, скорее всего, настроение хорошее. Потому что смену отработал славненько. Обвиняемого допросил. Он во всём сознался. Поэтому можно прийти домой, расслабиться. Поиграть с детьми. И руками, которые уже отмыты от крови и уже ею не пахнут, погладить сына или дочку по голове. Потом в кровати грудь жены.