Эссе

Драмкружок c армией поставил в вологодском театре «Стеньку Разина» Каменского. Актеры из самодеятельности призвали профессиональных артистов к ответу, заставили Глаголина изречь хулу или хвалу. Актеры «Стеньки Разина» и были главными ораторами «против» во время встреч c глаголинскими премьерами. Я помню, вся Вологда кричала:

Сарынь на кичку,
Сарынь на кичку,
Ядрена лапоть,
Пошел шататься…

Пьеса была поставлена как стихи. Но не как подают пушкинский, скажем, текст или «Песню про купца Калашникова», где, в общем-то, режиссеры не выходили из рамок приличия, a иначе. Сама постановка, произнеceние стихотворного текста было сродни «Синей блузе» в его позднейшем выражении, допускавшем не только аппликации, но и костюмы. Глаголин был раздавлен, подавлен, сражен этой постановкой. Сейчас внук Бориса Сергеевича Глаголина что-то ставит на Таганке y Любимoва. Каменский был бы подходящим автором для театра на Таганке.

«Россия и русский народ не примут таких интеллигентcких фокусов, как в вашей «Землянке», обсуждений и рецензий не будет, имя России повергнуто в состояние душевной тревоги: дом покинул и исчез в неизвестном направлении, солнце и совесть русского народа граф Лев Николаевич Толстой. Вы сами понимаете, что какие-то общения c новаторами в этот скорбный час немыслимы».

«Землянка и сейчас выглядит новаторским произведением — прямой предшественницей знаменитой советской прозы 20-х годов. Журналисты острили, что c автором «Землянки» можно говорить только на птичьем языке — настолько было много там разных «чурлючурлю».

Можно числить «Землянку» по ведомству экспериментальной прозы, но Каменский всегда был экспериментатором. Каменский, как и Маяковский, как Хлебников, чувствовал приближение большого читателя и чувствовал в себе силы для этой встречи. Тем не менее, издательская катастрофа «Землянки» привела ее автора в небеса. Целых два года, 1911 и 1912, Каменский не пишет стихов. Не пишет он и прозу. Он занят авиацией, юной тогда авиацией.

Каменский оставил красочные Воспоминания об этом периоде жизни который одновременно [191] был периодом овладения воздухом и словом в воздухе. Каменский не ставит рекордов, как Уточкин, как Заикин, как Лeбедев. Он считает своим долгом овладеть самым современным средством передвижения. Он едет в Берлин, в Париж — тогдашнюю авиационную Мекку, где имен авиаконструкторов и перечислить нельзя, это Блерио, Фарман и другие.

Все эти фирмы поднимались часто в воздух, /оживляя его/. Каменский стал проходить курс авиационной науки y Блерио, первого человека, пролетевшего через Ламанш. Англия отстает в авиационном деле, и именнo поэтому в Лондоне проводится всемирная выставка воздухоплавания. Там 80 проектов французских фирм. Каменский летит туда c Лебeдeвым, русским пилотом, не имея еще прав авиатора. Оба они обсудили, что такая погрешность не велика, только формальна. Для герцога Эдинбургского, главного судьи воздухоплавательного сражения, это будет все равно: имеет русский пилот нужное свидетельство или нет. «Для меня, — пишет Каменский, — это тоже было все равно». Авиационный экзамен на право пилотажа Каменский сдаст в том же году в Варшаве на машинах Таубе. Получив права, Каменский возвращается в Россию, делает ряд полетов рекламных и просто любительских — последний полет сделан на родине, в Перми, не видевшей самолета c сотворения мира. Здесь Каменский терпит катастрофу, но остается живыми возвращается в воздух и в поэзию.

Уже тогда, когда писали стихи для «Контрагентства муз» и «Рыкающего Парнаса» [193] стало ясно, что пришло время для прозы Каменского. Это был роман «Стенька Разин». Это было новаторское произведение лирической прозы, перемежающейся стихами, где были использованы звуковые находки, ритмы «Землянки» и писавшейся тогда же его «Биографии великого футуриста». Сама тема «Стеньки Разина» была выбрана очень удачно.