Эссе 2003-2008

О бегстве не могло быть и речи, потому что я не знал, куда попал. Шофер только матерился, выслушивая указания мобильника. Я, естественно, не вмешивался, ибо, по моим провинциальным подсчетам, машина приближалась к Уралу. Мы долго катили вдоль разгромленных цехов по дырявой мостовой, потом начались рельсы. Я не мог даже определить, пролегал маршрут внутри или снаружи. Стены сужались в коридоры, но крыши не было - то ли уже, то ли вообще. Потом начался туннель, ведущий в красный уголок, за ним - постиндустриальная пещера, как в Сохо. Там-то меня и раздели до исподнего, велев натянуть непонятное.

- Ватник? - безнадежно спросил я.

- Не, в ватнике снимали Мирзоева, - сказала дама с булавками и настойчиво протянула наряд, напоминающий прозодежду для сумасшедших.

Рукавов, правда, было два, но каждый кончался манжетой для наручников. Удовлетворившись моим внешним видом, юный фотограф взялся за внутренний облик.

- Помните, вам все это снится.

Я с облегчением закрыл глаза.

- Приняли, - деловито продолжил фотограф, - сомнамбулическую позу.

Я принял.

- Теперь считайте падающие звезды.

Я вытаращился на потолок с подтеками.

- Работаем, - скомандовал сам себе маэстро, и камера защелкала, как в тире.

Только отдав штаны и отпустив восвояси, вредители объяснили, что в погоне за самосовершенствованием духа (а не тела) глянцевые журналы отказались рекламировать наряды с помощью красивых моделей и заменили их какими придется, не брезгуя пролетариями умственного труда.

Но начиналось все хорошо - как обычно.

- Сараи, - констатировала соседка, глядя в иллюминатор на многоэтажные терема, степенно ползущие под крылом снижающегося самолета.

- А что это за река? - не унималась она.

- Москва.

- Не может быть! Такая грязная.

Отвертевшись от соотечественницы, я ждал чемодана, примостившись к влюбленным с нашего самолета. Она была не старше Джульетты и такой же хорошенькой. Багажа, однако, все не было.

- Попиздили? - тревожно спросила девчушка.

Меня смутила приставка, но я вспомнил, что 2007-й объявлен Годом русского языка, и подумал, что он уже начался.

В аэропорту меня встретил старый знакомый - «Лукойл». Точно в такой бензоколонке, но с латиницей, я заправляюсь дома: нефтеносная система кровообращения.

Другое дело, что в Москве, судя по рекламным щитам, уже завершается переход жидкого в твердое - нефти в недвижимость. Слева продавали «Бетон-насос», справа - «Бетон-раствор», посередине - «Квартиру в Геленджике».

Как всегда, в такси пела группа «Лесоповал».

- Интересно получается, - пожаловался я шоферу, - Бергман умер, Антониони умер, а «Лесоповал» живет.

- А то, - согласился он.

За год город вырос, и я не узнавал окрестностей. Особенно, когда из-за рощи выскочил огромный плакат «Му-Му», отбросивший тень на скромный памятник.

- Герасим?

- Ленин, - поправил меня водитель и перекрестился, въезжая в монастырское подворье.

Мне уже объяснили, что если в автомобиле - образа, то пристегиваться не надо. Но в этой машине икон было много, и ремень вырвали с корнем, чтобы не соблазнять агностиков.

Под колокольный звон мы въехали в отель с православным акцентом. Не будучи силен в каноническом праве, я представил себе чердак для выкрестов и подвал для инородцев, но мне достался обычный номер - с портретом патриарха, холодильником и пухлой (в сравнении с американской) Библией. На тумбочке лежала свежая газета с крестом и Калашниковым. Она призывала к смирению и оправдывала штрафные батальоны. Автор бегло выстраивал историческую цепочку: глобалисты - интернационалисты - друзья Сиона - враги Руси. Сталин среди них не значился.

Чтение прервал телефон, от которого я получил последние инструкции:

- Боржоми, - сказали в трубку, - не заказывай, шпрот не проси, Эстонию не поминай, разве что - лихом. А главное - заруби на носу: Россия встает с колен не для того, чтоб дотянуться до полония.

Я внес необходимые сведения в записную книжку и отправился за впечатлениями.

Незадачливый Рип ван Винкль, проспавший двадцать лет в Катскильских горах (неподалеку от озерца, где я ловлю окуней), стал единственным жителем своей деревни, заметившим американскую революцию: вместо короля Георга в трактире висел портрет Вашингтона. Для его земляков перемена произошла давно и незаметно. Чтобы жизнь сложилась в историю, она должна быть не твоей, а чужой и прошлой.

Именно это со мной и происходит, но только тогда, когда я возвращаюсь в Америку. В Москве - наоборот. Русская жизнь кажется реальной, а моя - нарисованной, словно камин в доме Буратино. Игрушечная рутина с ежедневной порцией Ирака, книг, велосипеда - эскапизм отрезанного ломтя, уставшего от родной буханки. Конечно, это - всего лишь оптическая иллюзия: из одной жизни другая видится ненастоящей или нестоящей. Тут, конечно, нет ничего нового, но чаще альтернативой считается не заокеанский мир, а потусторонний. Я - другое дело, еще и потому, что сам не замечаю, насколько стал американцем, но об этом не дают забыть в гостях.

- Американец, - вздыхает хозяин и идет за скатертью, хотя я бы обошелся и газетой.