Если судьба выбирает нас…

Наган вместе с кобурой я снял с пояса убитого чеченца — немолодого бородатого мужика в пижонской папахе. Вот тогда-то я и рассмотрел легендарное оружие как следует. Мы даже постреляли из него по банкам и бутылкам, пока не закончились найденные в карманах «горца» патроны. Наган потом сменял за ненадобностью «контрабасу»[13] из инженерной разведки — на три бутылки водки.

На очереди — шашка. Особенно она меня не заинтересовала — обычная драгунка. Выдвинул из ножен клинок, прочитал надпись «За веру, Царя и Отечество!» да и задвинул обратно — пора и честь знать.

Сложил вещи обратно в сундук — мало ли как у них тут с отчетностью. Шашку повесил на спинку кровати, ремень с кобурой убрал под подушку.

Намотал портянки, натянул вычищенные до блеска сапоги. Встал, притопнул, проверяя, как сидит обувь.

— Э-эх! — потянувшись всем телом, вышел в узкий темный коридор. Авдеич куда-то запропастился, поэтому я двинулся дальше — на улицу, по пути едва не споткнувшись о стоящее прямо у дверей ведро.

На высоком крыльце не обнаружилось никого, кроме пушистой полосатой кошки. Она дремала на перилах, нежась в лучах предполуденного солнца. Я встал рядом и осмотрел окрестности.

Дом, где находился лазарет, был частью большого хутора, весьма своеобразно застроенного. Налицо было явное смешение стилей — традиционно-русского и восточноевропейского. С парой больших изб соседствовали крытые соломой мазанки и двухэтажный дом немецкого типа — с мореными внешними балками, белеными стенами и красной черепичной крышей.

Я задумался, пытаясь определить, в каком регионе я нахожусь. Попытка вспомнить хоть какие-то детали успехом не увенчалась. Причиной всему была явная посттравматическая амнезия — последствия контузии. Закрыв глаза, я усиленно рылся в памяти, но кроме мелькающей череды смутных образов — ничего. Внезапно в голове явственно прозвучал звон станционного колокола и хрипловатый, зычный голос объявил: «Поезд отправляется!» — а перед глазами встала картина — двигающиеся за окном вагона постройки, люди на перроне и крупная вывеска на здании вокзала: «ВАРШАВА».

6

Нервное напряжение сказалось незамедлительно — я почувствовал головокружение: волной накатила слабость. Меня качнуло. Чтобы не упасть, пришлось ухватиться за опорный столб крыльца.

Окружающая действительность сильно искажалась фиолетовыми кругами в глазах и все время норовила расплыться до полной потери четкости. Обняв полированное резное дерево, я прикрыл веки и попытался привести мысли в порядок. В голове бурлило, как в перегретом паровом котле, который взорвется с минуты на минуту. Какая-то чудовищная воронка закружилась в моем сознании, увеличиваясь в размерах. Я чувствовал, что сейчас может произойти что-то необратимо ужасное…

Неожиданно меня прорвало:

— Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, — сами собой шептали непослушные губы. — Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь! — сказал и, не открывая глаз, медленно перекрестился…

Отпустило…

В голове всплыла глупая фраза из известного фильма: «Вот что крест животворящий делает!»[14]

Переждав внезапные последствия своего вынужденного мнемонического кретинизма, я осторожно спустился с крыльца и, пройдя с десяток шагов, с облегчением присел на завалинку.

— Фу-у-ух. Эвона как меня торкнуло…

— Я прошу прощения, но мне показалось, вы что-то сказали? — Неуверенный ломающийся голос прозвучал совершенно неожиданно.

Я повернул голову, пытаясь разглядеть говорившего. В воротах стоял высокий нескладный молодой человек в форме с погонами вольноопределяющегося. Обмундирование топорщилось на нем, в полной мере олицетворяя идиому «как на корове седло». Маленькие круглые очки-велосипеды на носатом веснушчатом лице усиливали впечатление общей несуразности.

— Э? Да… — только и смог я выговорить.

— Ах, простите! — Он подошел ближе, смешно, по-птичьи, переставляя ноги. — Мы, кажется, незнакомы. Засим разрешите представиться. Комаровский Георгий Сергеевич, вольноопределяющийся при штабе полка.

— Очень приятно! Прапорщик фон Аш Александр Александрович. — Я сделал попытку встать, чтобы поздороваться, но был остановлен собеседником:

— Сидите-сидите! Мне показалось, что вы чувствуете себя не совсем хорошо!

— Спасибо. — Я с облегчением плюхнулся обратно.

— Собственно говоря, господин прапорщик, меня направил к вам мой непосредственный начальник — полковой адъютант. Доктор доложил, что ваше обмундирование утрачено в результате боевых действий. Я вызвался оказать содействие. — Комаровский извлек из-за спины доселе невидимую пухлую полевую сумку, расстегнул ремешок и с заметным трудом вытащил тетрадку в картонной обложке. — Вы позволите?

— Присаживайтесь!

— Благодарю! — Он по-сиротски примостился рядом, раскрыл тетрадку на чистой странице, заложенной карандашом. — Итак, вы не могли бы поведать мне все подробности произошедшего?

— В каком смысле?