«Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №2

Вы нас не пускаете к солнцу, убить нас готовы
ещё до того, как с ресниц наших сны упорхнут золотые,
ещё до того, как молитва заре растворится в пространстве.
И тысячи тысяч в лесной полумрак убегают,
туда, где во взгляде овечьем ноябрь[3] отражается блеском
ножа для закланья.
И там, под деревьями страха, рождаются дети
с отравленной кровью: они увядают
быстрее, чем розы.
Для вас я не буду сажать плодоносные рощи.
Стоять оголёнными будут сады моей скорби
у ваших костёлов.
Звучат без конца колокольные звоны под вечер
со всех ваших башен.
С ума они сводят, они мою плоть разрывают,
как хищные пасти.
На сучьях в лесу я тела моих мёртвых повешу,
оставлю их гнить на глазах у созвездий, беспечно
сияющих в небе.
Я в тёмный колодец во сне опускаюсь.
Я вижу распятых евреев, я вижу,
как, вытянув шеи, залитыми кровью глазами
глядят они в окна,
шепча на иврите: «А где же Пилатус[4]? А где же Пилатус?»
Откуда же знать вам, что ужас у вас в изголовье,
что чёрным пророчеством он ваши сны отравляет?
Ведь сон забываете вы, потому что с рассветом
звонят колокольни.
Я чёрные дни вам пророчу
из наших низин, где спасение мы ожидаем,
из наших обугленных душ и мольбы ежечасной!
Тот ужас не сможете вы ощутить вашим сердцем.
Вы будете сплетни свои громоздить воспалёнными ртами,
ругаясь: «Евреи, евреи!»,
пока не окутает газ ядовитый церковные своды,
пока не застонут на идише ваши иконы.

* * *

Лежат меж деревьев тела пастухов неподвижно,
и радуги отблеск мерцает у них на ресницах…
Хлева догорают. Испуганно мечется стадо.
А люди поленья подносят, костру не давая угаснуть:
ведь алчет немедленной жертвы серебряный крест!
И падают замертво овцы, в дыму задыхаясь.
Белы их глаза и огромны – огромны, как луны…
Так яд поедает траву, так свершает закланье чума!
Вновь день после ночи пожаров, и ночь – ночь молчанья:
наполнены страхом домов опустелых глазницы,
и запах гноящихся ран над крестами восходит.
(Один уцелевший здесь – я
с мефистофельской злою усмешкой).
Овца, у кого ты просить милосердия станешь,
когда твой соломенный хлев стоит во владеньях Пилата,
а луг, на котором пасёшься, – на огненной Этне!

* * *