Подруга начинает во всей голос петь одновременно с солистом, кричащим в моем ухе. Сначала встряхивает свои волосы, потом мои и, вновь сыграв на виртуальных барабанах, обнимает меня за плечи. Я стесняюсь. Правда, стесняюсь еще несколько секунд. Затем вдруг музыка становится тише, медленней и я, непроизвольно прислушавшись к словам, замираю: как и каждая вещь в мире, эта песня оказывается куда глубже, куда проникновенней, чем на первый взгляд может показаться. Вовсе не веселая, вовсе не быстрая, а полная какой-то безнадеги, трагедии. Мужчина и женщина так громко, так чувственно поют о том, что поймают друг друга, что спасут один другого, не предадут, не оставят. И мое сердце разрывается. Под кульминацию. Под взрыв аккордов, голосов и шума. Появляются новые, грустные ноты, переходы, разрезающие меня на части, слышу новые слова. И в песне не остается больше ничего веселого. Это крик, просьба
— Еще раз? — едва слышно спрашивает Ленка.
— Еще раз, — отвечаю я.
Выходим из автобуса, смеясь над потным водителем. Он такой грузный, нечастный, что впору было бы заплакать, но Романова вдруг сравнивает его с гигантским, мычащим ослом, и я не могу сдержаться.
Предлагаю зайти на работу к Диме. Подруга тут же соглашается.
— Давай купим ему что-нибудь перекусить. Наверно, он там голодает.
Киваю, удивившись, что сама раньше до этого не додумалась. В магазине берем несколько мясных слоек и апельсиновый сок. Уже на кассе меня передергивает: вдруг он не любит слойки с мясом? Бегу обратно, беру еще одну слойку, только с грибами и со спокойной душой возвращаюсь назад. Затем неожиданно вспоминаю, что в кафе работают так же Женя с Сережей, и было бы некрасиво накормить лишь Диму, поэтому вновь несусь к отделу с выпечкой, вновь набираю слоек и вновь возвращаюсь.
— Мать Тереза, — шутит Ленка.
Возле кафе пустые столики. Внутри — так же пусто. Может, еще рано? Подходим к барной стойке, садимся на высокие, деревянные стулья и просим девушку-официантку позвать трех изголодавшихся парней.
— А вы им кто? — недоверчиво интересуется она.
— Мать и дочь, — внезапно отрезает Ленка. — Не видно, что ли?
Официантка фыркает. Удаляется в комнату для персонала и сильно хлопает дверью.
— Ты ей не понравилась, — смеюсь я.
— Она мне тоже.
Через несколько минут к нам подходит Дима. Он как всегда криво улыбается. Вытирает руки о фартук и спрашивает:
— Я провинился?
— Если мы — это наказание, тебе сильно повезло, — в очередной раз шутит подруга, и я думаю о том, как легко и просто она говорит все, что считает нужным и ненужным. Хорошо ли быть такой раскрепощенной? Я вечно корю себя за ужасно развитую социофобию, но, с другой стороны, может, быть скромной — не так уж и плохо? Ох, кого я обманываю. Такие люди, как Лена, всегда в центре внимания, всегда уверены в себе, решительны. Смысл быть приличной, когда до приличия нет никому никакого дела?
— Мы принесли вам слойки, — довольно заявляет Романова.
— Нам?
— Еще Жене и Сереже, — поясняю я. — Было бы нехорошо, если бы получал удовольствие лишь ты один.
— Что правда, то правда. Мы жутко проголодались. Сегодня почти нет людей, и поэтому нас заставили убирать помещение, пересчитывать кассу, мыть окна…
Смотрим друг на друга. Дима протягивает ко мне руку, касается локтя, и я смущенно улыбаюсь, опустив взгляд вниз. Ленка тут же громко выдыхает:
— Лааадноо. Пойду в туалет. Я бы сказала: не скучайте, но вы и так не будете.
Наблюдаем за тем, как она, покачивая бедрами, отдаляется в сторону дамской комнаты, и усмехаемся.
— Если твои глобальные катастрофы Женя с Сережей, то мой катаклизм — Лена Романова.
— Замечательно, когда рядом есть такие люди. — Придвигаясь ко мне опасно близко, шепчет Дима и касается ладонью моей щеки. — Они заряжают энергией. Как батарейки. И мы готовы рационально и плодотворно проводить день. — Парень касается лбом моего лба и криво улыбается. — Рад тебя видеть.
Обнимаю его за плечи.
— Как дела? — смущенно приподнимаюсь на носочки. — Сильно устал?
— Да, нет.
— Да или нет?
Парень усмехается.