Если небо молчит

В гостиной уже бушевал огонь. На окнах полыхали занавески, языки пламени стремительно ползли по обоям, пожирая все на своем пути. Вспыхнули хрупкие настенные часы, лопнули и съежились фотографии в рамочках, а вслед за ними загорелось безрадостное черное полотно в старом багете. Беглый каторжник, так похожий на Маргаритиного отца, наконец избавился от мучений. Он погиб в огне, и вместе с ним, похоже, погибло все, что хранило мрачную тайну «чертовой избушки».

Задыхаясь, Скачков упал на колени, подполз к столу и, ухватив за одежду спеленатое беспомощное тело, потащил его к выходу. В горле нещадно саднило, а глаза отказывались что-либо видеть в едком дыму. На пороге комнаты, которую он определил для себя как кладовку, Роман, обессилев, сел на пол, прислонившись спиной к косяку.

И в этот миг над его головой с оглушительным треском разверзлась кровля. Снопы искр ринулись вниз и закружились в чудовищном водовороте. В комнату с воем ворвалось пламя, расшвыривая стулья и пожирая тяжелую мебель, а еще через секунду гигантская балка, прочертив воздух огненным хвостом, рухнула на стол, раскрошив его в щепы.

Скачков вцепился обеими руками в свою ношу, втащил ее в комнату и, застонав от натуги, взвалил на плечо. Под сапогом жалобно хрустнул фанерный лист, когда он, пошатываясь, взобрался на кровать и, дрожа от напряжения, наклонился над подоконником.

– Эй… – прохрипел Роман. – Помогите мне…

Маргарита лежала в его руках – беззащитная, недвижимая. Голова запрокинулась назад, спутанные темные волосы рассыпались по подоконнику, а на бледном, но по-прежнему милом лице застыла боль.

Неожиданно дрогнули густые ресницы, по мраморному лбу пробежала тень, и девушка застонала.

– Быстро в «скорую»! – приказал Скачков подоспевшим пожарным и вздохнул: – Кажется, все…

Маргарита медленно открыла глаза, посмотрела на него мутным, тревожным взглядом и с трудом разлепила спекшиеся губы:

– Там… Максим…

– Не делай этого… – осторожно сказал Блатов, выставив вперед левую руку. – Ты ведь не убийца, Михеева…

Она стояла в трех шагах от него, трясясь, словно в ознобе, тараща безумные глаза и беззвучно шевеля губами. Пистолет в ее руках ходил ходуном.

– Куда ты уйдешь в наручниках? – увещевал оперативник. – Кругом – непроходимый лес и дикие звери.

Татьяна молчала. Казалось, до нее не доходил смысл слов.

– Ты ведь не убийца, – повторил Блатов. – Просто – мошенница… – Он скривился, словно отказываясь от копеечной сдачи в супермаркете. – А это – ерунда… Плевое дело. Условный срок…

Лицо Михеевой вдруг приобрело осмысленное выражение. Она презрительно оскалилась:

– Чего ты гонишь, мусор? Мои грехи и без крови по совокупности лет на пятнадцать тянут! А с твоим ублюдком Мишуткой… или как его там?.. фальшивым инвалидом – то и на всю катушку.

– Мишутку уже квалифицировали как несчастный случай, – продолжал врать оперативник. – Опусти пушку, Таня… Давай просто поговорим.

– О чем? – усмехнулась та. – Может, о любви?

– Можно и о любви, – охотно согласился Блатов. – Ты ведь красивая, умная женщина… – Он поморщился: с новой силой проснулась боль в плече. – Сексуальная… Тебе только свистнуть – и к твоим ногам упадут сотни достойных мужиков – богатых, красивых, молодых.

– Один уже упал. – Михеева повела в воздухе стволом пистолета и хмыкнула. – Правда, немолодой, небогатый и совсем не красивый. – Она цокнула языком. – Обычный мусор!

– Я – не показатель, – возразил Блатов. – Есть много других интересных кандидатур.

– Вот что я скажу тебе, мент. – Татьяна зло прищурилась. – Тебе и таким, как ты, никогда не понять, на что может толкнуть женщину любовь. – Она бросила взгляд на распластанное тело Ферзяева. – Это только в книжках пишут, что во имя любви творят только добрые дела. Неправда! Любовь в два счета делает женщину убийцей.

– Но ведь это не про тебя, – поспешно вставил опер.

– Заткнись! – рявкнула Михеева. – Ты, мент безмозглый, конечно, не читал «Фауста»… А там все сказано. Женщина стала убийцей ради любви, и Бог ее простил.

– Обязательно прочитаю, – пообещал Блатов. – Прямо отсюда пойду в библиотеку.

– Простил! – с чувством повторила Татьяна и, прикрыв глаза, процитировала: «– Она погибла! – восклицает Губитель. – Она спасена! – ответствуют с высоты».

– Но ведь и это не про тебя… – с грустью пробормотал опер.

Неожиданно по деревьям полоснул луч света, затрепетали синие огни, и где-то рядом завыла сирена.

Михеева затравленно огляделась.

– Брось пистолет, Таня! – изменившимся голосом приказал Блатов. – Я лично оформлю тебе явку с повинной.

– Вставай! – рявкнула она.

– Что?

– Быстро встал, мент!

Оперативник оперся локтем о землю, морщась от боли, и медленно поднялся. Только сейчас она заметила в его руке револьвер.

– Ты… – Михеева вдруг опустила оружие. – Знаешь, чем мне нравятся наганы? – В ее глазах мелькнул злой огонек. Она мгновенно вскинула руки и нажала на курок…

– Почему вы позволили ему вернуться в дом? – грозно спросил пожарного мужчина в погонах майора.

– Я предупреждал… – развел руками тот. – Я говорил: сейчас рухнут перекрытия… А этот, ну, который в «афганке», не послушал.