Если мы живы

Медленно я* подхожу к дому и, не глядя в его сторону, нагибаюсь, поправляю голенище. Потом поднимаю глаза и бросаю беглый взгляд на окно…

Занавеска… В окне нет занавески. Но тут же в темном, тускло отсвечивающем стекле возникает вытянутое, типично немецкое лицо с ровнехоньким, как по линейке, пробором. Немец скучающе глянул на улицу, широко зевнул и, встретившись со мной взглядом, задернул занавеску.

Я выпрямился и медленно двинулся дальше, вверх по улице.

Черт возьми… Теперь уж ничего не поделаешь. Хочешь не хочешь, придется идти на Копанскую. Черт!..

И все-таки мне повезло. Дьявольски повезло… Только дойдя до конца улицы, я запоздало сообразил: ведь приди я на пять минут, на одну лишь минуту позже — занавеска была бы задернута и уж ничто, вероятно, не могло бы спасти меня от провала.

2

Месяца два назад в Соломире появился новый комендант — капитан Метцнер. Через нашего человека, служившего в полиции, Глушко раздобыл его фотографию: правильное, немного вытянутое лицо со светлыми, чуть насмешливыми глазами.

— Красив, бродяга! — сказал Быковский, увидев эту фотографию,

Глушко утвердительно кивнул головой. Когда- то пуля резанула его по лицу. Красный рубец шел от угла рта до середины постоянно припухшей щеки. Казалось, Глушко спрятал за щекой кусок сахару и неловко, точно извиняясь, улыбался.

— Колысь вин у мэнэ запляше, той красунь!.. — отозвался он.

Быковский опять взглянул на фотографию. Глаза капитана Метцнера насмешливо улыбались.

До появления Метцнера мы были фактически хозяевами большого района, прилегавшего к плавням. В Соломир — районный центр и штаб-квартиру бециркскоменданта — мы ходили так же свободно, как ходят в булочную. Комендантом города был одетый в немецкую форму выродок по фамилии Гусько, кажется, единственный русский среди должностных лиц немецкой администрации, видимо выдвинутый на этот пост за особые заслуги. Карьера первого соломирского коменданта кончилась тем, что его пристрелили собственные полицейские. Как говорится, собаке собачья смерть.

С приходом Метцнера все изменилось: виселица на городской площади никогда не пустовала; в балке у Зеленого Гая днем и ночью щелкали пистолетные и автоматные выстрелы. На стенах домов появились подписанные Метцнером приказы: партизанам и всем сочувствующим им лицам, членам партии и комсомольцам, а также работникам советского аппарата предлагалось в трехдневный срок зарегистрироваться в комендатуре. Явившиеся, говорилось в афишке, будут отпущены германским командованием на поруки. Уклонившиеся от регистрации будут расстреляны.

Два дня во дворе комендатуры толпилась очередь обывателей, спешивших заявить о своей лояльности к «новому порядку в Европе». Среди регистрирующихся оказалось несколько человек, связанных с нашим отрядом: бывший заместитель председателя райисполкома Седых, хирург Иванов, директор школы Штанько.

Этот Штанько, явившись в комендатуру, имел свои виды: в школьных подвалах разместилась перевалочная база боеприпасов, горючего и продовольствия. Штанько рассчитывал, что немцы, забрав боеприпасы, оставят продукты в полное его распоряжение. Однако он плохо знал нравы оккупантов: они тут же, в момент регистрации, арестовали его, склад полностью конфисковали, а школу и дом учителя, видимо в назидание, сожгли.

Кроме пятисот — шестисот человек, явившихся в первые два дня, желающих зарегистрироваться не оказалось.

В этот же день, уже под вечер, Глушко пришел в Соломир с двумя группами партизан — нас было человек сорок. Внезапность была на нашей стороне. Мы без единого выстрела взяли встретившийся нам патруль и, рассыпавшись по улицам, продвигались к центру города. Вероятно, мы смогли бы так же без выстрела захватить и самого Метцнера, если бы на одной из улочек нас внезапно не обстреляли из какого-то жилого дома. Потом выяснилось, что это одинокий фриц, заметив нас из окна своей квартиры, схватился за автомат. Он был не очень сообразителен, потому что нанести нам серьезный ущерб он не мог и, безусловно, остался бы незамеченным и живым, если бы тихо сидел в своей конуре. Кто- то, зайдя в дом задами, кончил с ним гранатой, но эта граната и выстрелы сделали свое дело: немцы всполошились.

Все же через час группа разведчиков с Близнюком во главе ворвалась во двор комендатуры. В окна полетели гранаты, пулемет на крыше замолк. Еще мгновение — и Метцнер был бы в наших руках.

Однако нам не повезло: со стороны большака послышалась пулеметная стрельба, и примчавшийся оттуда связной доложил, что наша застава остановила и заставила развернуться колонну моторизованной пехоты, двигавшуюся на север. Продолжать бой с многократно превосходящим нас противником не имело смысла. Мы отошли.

Поздно вечером, когда мы вернулись уже в плавни, я сильно срезался с Глушко. Внешне это было просто продолжением того частного спора, который возник у нас накануне выступления, но на самом деле причины столкновения были гораздо серьезнее и глубже.

— Ты що? — хмуро спросил Глушко из темноты.