Если есть рай

Однажды ночью я проснулся, стал говорить Юлик — я не помню его слов в точности, но пересказываю, как они мне запомнились, — проснулся оттого, что почувствовал, что над моей кроватью кто-то стоит. Я открыл глаза. В темноте был блеск. Прямо над моим лицом. Металл. До меня дошло, что надо мной стоит мать и сжимает нож. Неподвижно, как статуя. И сжимает этот нож. Вот так — он занес надо мной руку, сжатую в кулаке. — Уже и руку занесла. Но еще не опустила.

Врешь, сказала я.

Он пожал плечами: не хочешь, не верь.

Извини, я верю. Ну а ты что?

Он затянулся, я поняла, что, в свои двенадцать лет, он уже научился по-настоящему затягиваться сигаретой.

Я скатился с постели и забился в угол. Она даже не повернулась. Может быть, она так уже простояла полночи. Зажала типа нож и уставилась куда-то в стену. В ковер над кроватью, что ли, глядела, не знаю. Темно же было на самом деле.

А потом?

Потом сидел на корточках в углу. Сидел и сидел. Боялся пошевелиться.

Я представила себе, как не мог отвести глаз от нее: его матери и незнакомки одновременно. Родной и незнакомой женщины с ножом в руке. Я все еще надеялась, что его рассказ — это фантазия или дурной сон. Или что-то, что он вычитал в очередной книжке. Я никогда не слышала ничего подобного.

Потом она опустила руку. Медленно, как во сне, сказал Юлик.

Мне представляется, что, опустив руку, она и голову уронила на грудь. Простоволосую голову на грудь под ночной рубашкой (я не знаю, рассказал ли он об этом, или мое воображение добавило позже детали).

Она медленно повернулась и пошла на кухню, шлепая босыми ногами по полу, рассказывал Юлик. Как во сне. Он услышал, как она выдвигает кухонный ящик и кладет туда нож. Потом возвращается в комнату все так же медленно, опустив голову. Шлеп-шлеп-шлеп, босыми ногами.

Она ложится в постель, натягивает на себя одеяло. Юлик ждет. Через несколько минут он слышит тихий храп.

Юлик все еще боится пошевелиться. Он сидит на корточках и просит неведомую силу, чтобы проснуться — чтобы все это оказалось сном. Но знает, что, как бы ни было странно и страшно то, что происходит в его комнате, это не сон. И все же он начинает торговаться. Он дает неловкие обещания: лучше учиться, делать зарядку, выносить мусор. Стуча зубами, он пытается шептать свои обещания. Он не в силах совладать с собой. Он просит и просит, обещает и обещает. Теперь он просит лишь не повторить того, что произошло. «Я верну все книги в библиотеку, я буду первым приходить в школу, я буду получать пятерки до конца четверти». Но он уже и так был примерным учеником, какие еще он мог дать обещания, что еще он мог принести в жертву? Его мир был слишком маленьким для его судьбы.

Теперь понимаешь? Спросил он.

Тебя поэтому все время в сон клонит? Потому что ты ночью не спишь?

Да. Я лежу с открытыми глазами и слежу, не встанет ли она. Чтобы успеть убежать. Я иногда днем прихожу поспать на этой лавочке.

Расскажи Марье (так мы звали нашу классную, Марию Васильевну).

Ты серьезно? Учительнице? Чем же это она сможет помочь, интересно. Только ты тоже ей не рассказывай. Помни, ты поклялась своим здоровьем.

Но вдруг мать тебя убьет? Она же сумасшедшая.

Нет, сказал Юлик. Она нормальная. Просто на нее иногда находит.

Ты можешь пойти жить к своему папе?

Юлик уставился на меня так, будто я сказала глупость, и сказал с напором: я даже не знаю, кто он.

Достав из пачки еще одну сигарету, Юлик, не зажигая, взял ее в рот.

Если хочешь, живи у нас, предложила я.

Спасибо, сказал он. Но я не смогу. Потому что как я ей это объясню?

Он вынул незажженную сигарету изо рта и положил обратно в пачку.

Можешь постеречь мой портфель, пока я посплю?

Я показала на свое плечо, чтобы он положил туда голову. Юлик положил голову мне на плечо и, спустя несколько мгновений, его дыхание стало ровным.

В первый раз в моей жизни я сидела, не двигаясь, и охраняла чей-то сон. Наверно поэтому я до сих пор храню память о запахе его волос и его молочно-белой коже, обо всем его теле, неожиданно вытянувшемся и подростковом. Но мне легче вспомнить его совсем детское лицо, чем то, похудевшее, скуластое, в последний месяц пятого класса.

Когда он проснулся, поднял голову и недоуменно посмотрел вокруг, не понимая, где находится. Потом он узнал меня (я надеялась, что, когда он меня видит, он больше не думает о моей вине). Мы поднялись и пошли по домам. То есть я пошла домой, а Юлик сказал, что ему еще хочется немного побродить. Мы распрощались на углу у булочной. В этой булочной раньше было много разного хлеба, от бородинского до рогаликов и калачей, но я уже несколько лет не видела ни калачей, ни рогаликов, а сейчас и вообще почти забыла, что это были за вещи — ищу иногда их фотографии в интернете, чтобы вспомнить хлебобулочное изделие эпохи застоя.