Если бы смерть спала

Все говорило о том, что Вульф паниковал. Он до смерти боялся, что в любую минуту может всплыть факт, который вынудит его послать меня с дарами к Кремеру, а это для него было хуже мороженого с мускусной дыней или редьки с устрицами.

Я понимал его состояние, я даже сочувствовал ему.

Разговаривая по телефону с Джареллом, я изо всех сил старался удержать нашего клиента на расстоянии, вдалбливая ему, что Вульф, дескать, погружен в глубокие раздумья. Дела были не так уж плохи. Как я и ожидал, лейтенант Роуклифф навестил семейство Джареллов, однако во время своего визита не слишком напирал на то обстоятельство, что два человека из ближайшего окружения Джарелла – его бывший секретарь и друг дома – в течение последней недели ушли в небытие.

Разумеется, он был не прочь это сделать – Роуклифф способен брызгать слюной даже перед самим святым Петром, – но у него не имелось вещественных доказательств.

Без десяти двенадцать в понедельник зазвонил телефон, и меня пригласили как можно скорее пожаловать к окружному прокурору. Вульф все еще торчал в своей оранжерее. Обычно он спускается в одиннадцать, но в то утро засиделся там из опасения, как бы я ему что-нибудь не сообщил. Я связался с ним по внутреннему телефону и доложил, где меня искать, после чего вышел на Девятую авеню и взял такси.

На этот раз мне пришлось прождать всего несколько минут. Мандельбаум был, по обыкновению, вежлив, даже встал, чтобы пожать мне руку. Кресло, на которое он мне указал, было, разумеется, обращено к окну.

От меня ему нужно было то же самое, что и в прошлый раз, а именно: узнать, что я видел и слышал в доме Джарелла, только теперь касательно не Джеймса Л. Ибера, а Корея Брайэма. Мне пришлось признать, что в настоящий момент это уже относится к делу, так что говорить мне пришлось больше, чем в предыдущий мой визит, поскольку Брайэм обедал у Джарелла в понедельник, даже остался играть в бридж. То же самое повторилось в среду, к тому же я мог в разное время слышать замечания в его адрес. Мандельбаум был терпелив и дотошен, но ни к каким уловкам не прибегал. Правда, он несколько раз просил меня повторить тот или иной эпизод, однако это настолько давно вошло в его практику, что перестало быть уловкой.

Я не упомянул лишь об одной-единственной из моих встреч с Брайэмом, на совещании в кабинете Вульфа в пятницу вечером. К моему удивлению, Мандельбаум об этом тоже не заикнулся. Мне казалось, что копам пора уже было докопаться и до этого тоже, однако, выходит, еще не успели.

Когда стенографистка, которой Мандельбаум велел отпечатать мои показания, вышла, я встал с кресла.

– Она провозится с этим долго, а мне нужно выполнить парочку поручений. Зайду чуть попозже и подпишу. Если вы, конечно, не возражаете.

– Разумеется, нет. При условии, что вы сделаете это сегодня. Скажем, в пять.

– Договорились.

Уже возле двери я обернулся:

– Кстати, вы, должно быть, обратили внимание на то, что сегодня я не подтвердил свою репутацию острослова.

– Совершенно верно. Очевидно, вы выдохлись.

– Надеюсь, что дело не в этом. А в том, что моя голова слишком уж занята одной новостью, которую я только что услышал. Про пули.

– Про какие пули?

– Ну как же, про те две пули. Разве вы еще ничего не знаете? Пуля, которой был убит Ибер, и та, что сразила Брайэма, были выпущены из одного револьвера.

– Я полагал, это держится… – Мандельбаум прикусил язык. – Откуда вы про это узнали?

Я улыбнулся.

– Знаю, что это держится в тайне. Не беспокойтесь, я не проговорюсь. Наверное, даже не скажу об этом мистеру Вульфу. Но долго такое при себе не удержишь – слишком уж горячо. Типу, который мне это сказал, новость прямо-таки жгла язык. Ну да он меня хорошо знает.

– Кто же это? Кто вам об этом сказал?

– Кажется, это был комиссар Мэрфи. Шутка, разумеется, что свидетельствует о том, что я обретаю прежнюю форму. Итак, загляну в пять подписать показания.

У меня в руках был факт, причем добыл я его, ничем не рискуя. Если бы оказалось, что моя гипотеза не подтвердилась, я бы узнал об этом по реакции Мандельбаума. Да уж, красиво я его подцепил. Знал бы Вульф, с чем я приду домой, он бы, скорее всего, заперся у себя в комнате и не подходил бы к телефону, и мне бы пришлось орать ему через дверь.

Он только что уселся за ланч – запеченное филе окуня с лимонным соком и миндалем, – который мне пришлось с ним разделить. Даже не существуй у нас этого табу не говорить за столом о делах, я бы все равно не осмелился испортить боссу трапезу. Но, как только мы очутились в кабинете и Фриц принес нам кофе, я начал:

– Мне страсть как не хочется заводить этот разговор сразу после ланча, но, по-моему, вы все-таки обязаны быть в курсе дела. Так вот: мы уже на раскаленной сковородке. В самом пекле. По крайней мере, таково мое мнение.

Обычно, прежде чем поставить чашку на стол, Вульф делает три глоточка обжигающего кофе, но на этот раз он сделал всего два.

– Твое мнение?