Меня больше года изматывали настоящими допросами с пристрастием и угрозами… Мне была представлена комиссия, которой было поручено, как мне объяснили, выяснить, как и при каких обстоятельствах моя рукопись попала за границу. Я спросил: как комиссия выполнила поставленную перед нею задачу? Председатель сказал (цитирую дословно): «Как рукопись попала за границу – неважно. Для выяснения таких вопросов у нас есть специальная организация, и она с этим справится. Но если бы эта рукопись даже и не попала за границу, а была только написана и лежала в столе, если бы она была даже не написана, а лишь задумана, я и тогда просил бы компетентные органы наказать автора самым суровым образом».
На том этапе дело обошлось без вмешательства компетентных органов. Однако, как явствует из приведенной цитаты, за «преступлением» (которое состояло в том, что Войнович не пожелал изнасиловать или хотя бы зарыть в землю свой писательский дар) все же не замедлило последовать наказание.
Это было только началом того поворота в судьбе Владимира Войновича, причиной которого стал сочинявшийся им роман. Тихая травля продолжалась пять лет. А затем пришло время второго, следующего поворота в его судьбе.
На сей раз первый шаг сделал он сам:
Пять лет я сносил эту травлю, надеясь сохранить свое положение «официального» писателя, но затем увидел, что оставить за собой это звание я на самом деле могу только путем отказа от своих главных литературных намерений и от своих понятий о чести и совести. В 1973 году я демонстративно переслал на Запад первую книгу «Чонкина», подписал коллективное письмо в защиту Солженицына, написал свое собственное письмо против создания Всесоюзного агентства по авторским правам, после чего (в феврале 1974 года) был исключен из Союза писателей…
После этого прошло еще шесть лет. И все эти шесть лет ему не переставали намекать, что здесь, на родине, ему все равно жизни не будет. Намекали иногда деликатно (прокалывали шины его автомобиля, отключали телефон), а иногда и не столь деликатно (однажды отравили искусно подмененной сигаретой, после чего он долго и тяжело болел).
Войнович упорно не желал понимать этих намеков. Но силы даже таких людей, как он, имеют предел. А кроме того, ему прямо дали понять, что те, от кого это зависит, решили уже не ограничиваться намеками: