Если бы Гитлер не напал на СССР…

Вскоре на них стали надвигаться бухты, плоский срез далёких гор слева и тонкие колонны античных развалин справа. Муссолини стоял под ветром на палубе, рядом были Чиано, начальник Морского Генерального штаба адмирал Каваньяри, а мысль улетала туда, к городу, известному в Италии давно — со времен той Крымской войны, когда граф Кавур в надежде на поддержку в борьбе против Австрии ввязал Сардинию в англо-французскую войну против русских.

Да, когда-то здесь уже были итальянцы, петушиные перья берсальеров развевались над холмами Севастополя, и на этой земле осталось итальянское кладбище.

Линкор вошёл в бухту, и начались швартовые операции постановки на бочку. Гости же начали осматриваться… Вот сбегающие к морю марши белой лестницы и над ней — сдвоенная колоннада дорического ордера. А дальше, прямо в воде, стоит необычного вида памятник, и бритый наголо русский адмирал поясняет, что это — Памятник затопленным кораблям. Но почему затопленным? Памятники ставят победителям, оглашающим свои и чужие берега грохотом победных салютов! Дуче не выдерживает и говорит об этом адмиралу. И тот вдруг хитро улыбается и отвечает:

— В Севастополе, господин Муссолини, есть ещё один любимый русскими моряками памятник — капитан-лейтенанту Казарскому, командиру брига «Меркурий». Этот бриг отбился от превосходящего врага, а потом спасся бегством. На памятнике написано: «Потомству в пример».

Октябрьский на мгновение задумался, а потом убеждённо сказал:

— Иногда важнее не победить, а не сдаться!

И его маловыразительное скуластое лицо в один миг стало скульптурным.

* * *

СЕВАСТОПОЛЬ был прекрасен! И в этот солнечный — как по заказу — день в разгаре лета город напоминал об Италии. Однако русский Черноморский флот был невелик. Все во флагах расцвечивания, корабли были красивы — военные корабли всегда красивы, ибо предельно рациональны, но это был, конечно, не итальянский рейд в Таранто.

В парадном расчете стояли линкор «Парижская коммуна», крейсера «Красный Крым», «Красный Кавказ», «Червона Украина», «Ворошилов», лидеры «Харьков» и «Ташкент», десяток эсминцев, подлодки, торпедные катера, тральщики…

Кузнецов заметил взгляды гостей и счёл нужным заметить:

— Да, флот невелик… Но, во-первых, он у нас не единственный — морских театров хватает. Во-вторых, от царя нам богатого наследства не досталось — Николай всё лучшее утопил в Цусиме, а потом его ещё чёрт дёрнул и с Германией воевать… Что-то потом увели с собой белогвардейцы… — Нарком улыбнулся: — Но ничего — строимся помаленьку. Есть — где, есть и на что…

Он умолк, но тут же прибавил:

— А с лодками и авиацией у нас и сейчас уже не плохо.

Кузнецов говорил правду — на сотню с небольшим итальянских подлодок один наш Черноморский флот имел их 47 при 84 торпедных катерах и авиации в 625 самолетов, из которых половина была истребителями.

А на берегу дуче уже ждали Сталин, Молотов, Жданов в море белых форменок и море легких платьев загорелых севастополек…

Оркестры, цветы, улыбки…

В праздничный летний день хорош любой город, но как же хорош в праздник город русской славы Севастополь!

И уж как он красив в главный день флота! И особенно когда он впервые в своей жизни встречает главу иностранного государства!

Сталин знал, что делал, когда предлагал Государственному премьер-министр-секретарю Италии, военному и морскому министру, министру внутренних дел, министру авиации, командующему фашистской милицией и дуче итальянского народа Бенито Амилькаре Андреа Муссолини завязать личное знакомство именно здесь — в солнечном, праздничном и мирном Севастополе.

Адмиральский катер с дуче, Чиано, Каваньяри и Кузнецовым отвалил от «Литторио» и через пять минут подходил к широким ступеням Графской пристани. Вот уже шестовой матрос ухватился шестом за кромку причала, и дуче шагнул вперёд…

Перед ним был Сталин.

Он был в простом полотняном, тоже белоснежном — как все здесь, костюме. И он протягивал дуче руку со словами:

— Здравствуйте, господин Муссолини! Рад приветствовать вас на земле Советского Союза…

Глава 13. «Багдад-на-подземке», четвертая пятилетка и Атлантическая хартия

Вскоре после окончания всех визитов Молотов сам начал разговор на тему, явно занимавшую не только его, но и Сталина:

— Коба… А не пора ли завести с немцами разговор о передаче нам Тельмана? На условиях, скажем, твоего личного заверения, что он получит у нас чисто внутреннюю должность, например — в Республике немцев Поволжья? И ещё — об ослаблении режима содержания политических заключённых в Германии…

Сталин посмотрел на Молотова… Он что — мягко упрекает вождя в отходе от идеалов? Эх, Вяча, Вяча! Эх, Молотштейн! Да, Вяча, ты — старый партиец… Да, революция — дело весёлое, молодое. И ее порывы всё ещё не угасли… Но мы-то сейчас уже не революцию делаем! Мы её сделали и заняты архи-, как говаривал Ильич, сложным делом практической перестройки мира. И тут нам, как говаривал опять-таки Ильич, истерические порывы не нужны… Нам нужна мерная поступь железных батальонов пролетариата.