«Если», 2010 № 04

— Ты его спроси главное: почему в своем завещании он оставил жене кровать — и ни словом не обмолвился ни о пьесах, ни о поэмах, ни о сонетах, — сказала Анна после долгой-долгой паузы. — Вот ради чего следует отправляться в опасное путешествие по морю. Сверхзадача — понять, почему он не считал себя автором? У него что, не было авторского чувства?

Рич слушал ее точь-в-точь как на сцене, когда она из темноты зала внушала ему задачи и сверхзадачи.

— Хорошо, — вымолвил наконец он.

— Спасибо за костюмы. Они нам пригодятся, — произнесла Анна Романофф уже в дверях. — И вот что… Почему бы тебе не взять с собой пистолет? Я могу дать тебе свой.

— Я все равно никогда не решусь выстрелить в человека.

— А я, знаешь, учусь. Ты заметил, театр окружен полицией?

— Нет, я там не был.

— Где? — не поняла Анна Романофф.

— На улице, — просто сказал Рич.

— Ах, да… — смятение охватило Анну Романофф, и она поспешила выйти в коридор. — Театр прямо-таки в осаде. Я получила разрешение на ношение оружия. Я его не просила, мне предложил какой-то офицер из полиции.

Удивительно, но мысль, что Рич Бёрбедж — это, в сущности, ничтожество, серый актеришка, хотя, как оказалось, и хороший парень — перемещается в пространстве не как все, эта мысль вспыхивала в сознании, словно зарница, которой никогда не ждешь. И тогда на великую реалистку Анну Романофф обрушивался отчаянный страх. Она успевала подумать, что вот так сходят с ума. Она принималась двигаться, делать что-то простое — пить воду, смахивать пыль, закуривать… Сейчас она достала носовой платок и протирала раму у портрета Станиславского. На раме не было ни пылинки, но главный режиссер возмутилась:

— Безобразие! А я все время удивляюсь, почему на мужской половине нечем дышать!

В антракте полицейский сообщил, что ее добивается мистер Риддс. Мистера Риддса впустили.

Он нашел главного режиссера в кабинете, где когда-то сидела его жена, миссис Риддс, в огромной шляпе с пером. На предложение присесть мистер Риддс, мужчина тощий и малокровный, с роскошным рубиновым перстнем на безымянном пальце, не откликнулся. Стараясь быть немногословным, мистер Риддс протянул Анне Романофф письмо.

— Передайте это письмо Ричу, мэм. Там подписи членов всей нашей семьи. Только скажу, что мы написали.

— Не нужно мне знать, что в чужих письмах.

— Да какое же оно вам чужое? — зло парировал мистер Риддс, на глазах как-то оседая и становясь похожим на свою коренастую жену, он даже заговорил так же быстро, как она. — Вы же отказали моей жене в ее малюсенькой просьбе — вы теперь нам не чужая, извините, прошу прощения. Мы ему написали, что из-за него уезжаем из Линкольна. Пусть не приходит в дом, там будут жить другие. Мы люди простые. И мы приняли самое простое решение, которое надо было принять давным давно, а не цацкаться с ним.

— Нет, вы не простые! — быстро выкрикнула Анна Романофф. — Вы сложные! Если вы уверены, что Рич попал в беду, как же вы можете бросить его? Уедете вы, через два месяца уедет на гастроли театр — к кому же Рич придет, если что?

— А он о нас подумал, мэм? Он полагает, что этими перстеньками заслужит любовь близких ему людей? А я перстень принял потому, что жена заставила! Я колец не ношу!

— При чем тут кольца, украшения, перстни? — спросила Анна Романофф, глядя на зятя Рича с ненавистью. — Вы сказали, что уезжаете из города. Если с Ричем что-то случится, ему же некуда будет пойти! Вы от него сбегаете, бросаете его! Ричард — чудесный человек, он не способен на обман, он такой бесхитростный, открытый, он — душа нашего театра! А как любит его публика, боже мой! Я горжусь, что в нашем театре есть такой незаурядный человек! Мы все гордимся, в позапрошлом году актерская гильдия чуть не избрала его председателем комиссии по этике и нравственности! А вы его стыдитесь!

— Возьмите его себе, — вставил мистер Риддс, заставив Анну Романофф умолкнуть. — Вы, я вижу, артистка еще та. Правильно жена сказала, что с вами ни каши, ни супа не сваришь и простой селедки не почистишь. Вот и любуйтесь своим Ричардом на здоровье. А у нас в доме артистов больше нет и не будет. Мы его похоронили. Мы бежим от искусства, будь оно много раз проклято! Он нам все мозги продырявил своим искусством, своей "музыкой слова", как он говорит! Пусть он пляшет сам под эту музыку вместе с вами! А мы проживем и без нее.

— Вот теперь я вас раскусила! Я вас прекрасно поняла! — закричала Анна Романофф. — С этого бы и начинали. А то — кольца, перстни, бескорыстие… Вы — обыватели. Вы не признаете Искусства!

Мистер Риддс помялся у двери и наконец вышел.

— Обязательно передайте вашей жене, что я ни за что не сниму ее папу с роли! Пусть не надеется! — кричала ему вдогонку миссис Романофф.

Из коридора донеслось:

— Делайте с ним, что хотите! Мы его знать не знаем!

Мистеру Риддсу поменять обличье было парой пустяков. Перед тем как выйти из кабинета, он снова сделался тощим, малокровным, как мальчик. Ему даже не пришлось растворять дверь широко — он прошмыгнул в щелочку.