«Если», 2006 № 07

Но теперь оказалось, что машинный код маленьких насосов был защищен авторским правом. Обычно на это закрывали глаза, но теперь все изменилось. Что-то провернулось в сложном государственном механизме, и недавно механизм вспомнил о патентах на машинные коды.

И теперь Город давил крысу — без жалости и снисхождения. В качестве примера остальным.

Сурганов и не просил снисхождения — знал, на что шел, назвался — полезай, поздно пить, когда все отвалилось.

Адвокат еще оправдывался, но Сурганов слушал его, не разбирая слов. Для адвоката он уже потерял человеческие свойства, и на самом деле тот оправдывался перед самим собой. «Наше общество, — думал тоскливо Сурганов, — наше общество фактически лишено преступности, у нас не то что смертной казни нет, у нас нет тюрем. Какая тут смертная казнь, люди с меньшими сроками без электричества просто вешались».

Единственное общественное электричество, что останется ему завтра — Personalausweis, аусвайс, попросту универсальный РА, таблетка которого намертво укреплена на запястье каждого гражданина. Именно РА будет давать сигнал жучкам-паучкам, живущим повсюду в своих норках, обесточить его жизнь.

«Интересно, если я завтра брошусь под автомобиль, — подумал Сурганов, — то нарушу ли закон? Как-никак я использую электроэнергию, принадлежащую обществу».

Формально он не мог даже пользоваться уличным освещением. Но на это смотрели сквозь пальцы, тогда бы гаснущие фонари отмечали путь прокаженных по Городу.

В детстве он видел одного такого — тот бросился в кафе, где маленький Сурганов сидел с отцом. Несчастный успел сделать два шага, и его засекли жучки-паучки, сработала система безопасности… Это был порыв отчаяния, так раньше заключенные бросались на колючую проволоку. Проволоку под током, разумеется.

Сурганов не хотел прятаться по помойкам. Он не хотел однажды заснуть, примерзнув к застывшей серой грязи какого-нибудь пустыря — ему был близок конец человека, бросившегося на охранника в кафе.

Некоторые из осужденных пробовали бежать из Города в поисках тепла и еды, но это было бессмысленно. Сначала их останавливали дружинники на границах Города, ориентируясь на писк Personalausweis. Те же, кто пытался спрятаться в поездах или грузовых автомобилях, как и те, кто срывал таблетку аусвайса, уничтожались за нарушение Закона об электричестве — прямо при задержании.

Ходили легенды о людях, прорвавшихся-таки на юг, к морю и солнцу, но Сурганов в это не верил. На юг нельзя. Даже если патрули не поймают на подступах к мусульманской границе, то никто не пустит беглеца сквозь нее.

Про мусульман, людей с этим странным названием, из которого давно выветрился смысл, рассказывали странное и страшное. Это, конечно, не люди с песьими головами, но никакого дружелюбия от них ждать не приходилось. Про них никто не знал ничего определенного, но все сходились в том, что они едят только человеческий белок.

Он очнулся, оттого что дружинник, стоявший все это время сзади, тряхнул Сурганова за плечо. Все разошлись, и оказалось, что осужденный сидит в зале один.

Он ехал домой на такси, потому что теперь экономить было нечего. Дверной замок привычно запищал, щелкнул, открылся — но в последний раз. Дома было гулко и пусто — кровать осталась смятой, как и в тот момент, когда его брали утром.

Он собрал концентраты в мешочек, но в этот момент пропел свои пять нот сигнал у двери. На пороге стоял сосед с большим пакетом.

— Сколько? — спросил сосед коротко.

— Год.

Они замолчали, застыв в дверях на секунду. Рассчитывать на эмоции не приходилось — сосед умирал. Он умирал давно, и смерть его проступала через кожу пигментными пятнами — коричневым по желтому.

Сурганов так же молча пропустил соседа внутрь и повел в столовую.

— Выпьем? — сосед достал сферическую канистру. — Я принес.

Это было пиво «Обаянь», очень дорогое и очень противное на вкус.

Сурганов поставил котелок в электропечь и обрадовался тому, что последний раз он обедает дома не один.

— Я пришел тебя отговорить, — сказал сосед вдруг, и от неожиданности Сурганов замер. — Я пришел тебя отговорить, я знаю немного людей, перед смертью начинаешь их по-другому чувствовать. Острее, что ли. Я догадываюсь, что ты хочешь сделать. Ты хочешь бежать. Так вот, не надо. Туда дороги нет.

Сурганов с плохо скрываемым ужасом смотрел на своего соседа, а тот продолжал:

— Не надо на юг. Нет там спасения — я служил двадцать лет назад на границе. Недавно встретил тех, кто там остался дальше тянуть лямку. Так вот, там ничего не изменилось — все те же километры заградительной полосы, высокое напряжение на сетке. Умные мины, что реагируют на тебя, как сушка для рук. Нарушитель не успевает к ним подойти, а они за сто метров выстреливают в него управляемой реактивной дробью. Представляешь, что остается от человека?

Сурганов представлял это слабо, но на всякий случай кивнул.