«Если», 2006 № 09

Занялись отделкой. Стены в зале и парадных комнатах убраны были штофными обоями и резными деревянными панно, на потолках — фирменная паутинка, полы шашечками из дуба и черной ольхи. Не подвел мироед, сыскал мастеров, которым художество дороже заработка. Вместе с ними и Ларион сидел, слушал, вникал, не жалея рук, резал липу и черную ольху, которая имя получила за цвет коры, а древесину имеет розовую, какой и в индонезийских джунглях не сразу сыщешь.

Одному жить в таком доме незачем, да и невозможно, так что умные рассуждения о возрождении очагов культуры очень пригодились и должны были воплотиться в жизнь. Привезти концертный рояль, устроить в двусветном зале художественную выставку, для начала свою, а там — как получится. Детишек из городской школы искусств привозить на зимние каникулы, а то и летом. Далековато до города, почти сорок километров, но ничего, пусть привыкают. Пригласить кое-кого из художественной братии, но только тех, кто, очутившись на свежем воздухе, не станет напиваться в хлам и тушить хабарики о резные панели. Да мало ли как еще можно использовать восстановленную помещичью усадьбу. Было бы желание, найдется и дело.

И вот наступил первый вечер в отстроенном доме. Уехали резчики, обойщики, столяры. Грузчики, привозившие мебель в те две комнаты, что Ларион предназначил для себя, все расставили и укатили в своем фургоне, захватив по дороге Анну и Лизу — гусевских теток, подрядившихся намыть полы во всех комнатах и развешать пошитые на заказ портьеры. Замолк в сараюшке генератор, наступила тишина, такая же чуткая, как и два года назад, когда дом чудился лишь воображению художника.

Ларион вышел на воздух; по дорожке, уже изрядно протоптанной, поднялся на склон, с которого писал когда-то картину. Дом стоял совершенно такой, как привиделось два года назад. Разве что крыша «малость покрутей», чтобы не наваливало зимами снежные холмы. Солнце уже село, но майская непотухающая заря весь мир заливала чудным обманным светом. Ночь пела на разные голоса, щелкала, стрекотала, свиристела, звонко брекотала лягушками.

Дом стоял, прикрывшись от гнилого запада холмом, сбереженные березы вдоль ручья готовились одеться в листву. Со стороны голого склона усадьба огорожена штакетничком, и возле не запирающейся калитки наклонно вкопан огромный камень, живо напоминающий картину Васнецова. Направо пойдешь… налево пойдешь… Камень нашли, когда расчищали площадку для строительства. Бульдозерист из местных, занятый планировкой, прибежал с сообщением: «Там никак могила! Камень лежит, а на нем — буквы!». Камень перевернули, надпись расчистили, и Ларион вздохнул с облегчением: на розовой гранитной плите красовалось название усадьбы — «Отрадное». И хотя плита удачно ложилась в фундамент, находку оттащили в сторону, а потом вкопали при въезде, как, должно быть, она и стояла сто лет назад.

А случись на этом месте могила? Не станешь же строить дом на чужих костях. Ларион не был суеверен, но тут уже не о суевериях речь, а о собственной душе.

Осенью вдоль ограды посадят жасмин и кусты белой сирени, а пока придорожный камень стоит одиноко, указуя путнику: «Прямо пойдешь — будет тебе отрада».

В ночном лесу, перекрывая песнопения соловья и хор лягушек, что-то протяжно заскрипело, деревянно хрустнуло и громко рухнуло, так что ногам передался толчок: «Бум!». И следом обиженное: «Э-э!..» — в котором воедино слились боль, жалоба и разочарование.

Ларион улыбнулся. Надо же, не ушла медведица! А он боялся, что перестук молотков, визг бензопилы и прочий строительный шум отпугнет соседку. Ан нет, пришла тишина, и медведица вернулась на знакомые угодья. И сейчас, по всему слыхать, ее мохнатое дитятко полезло на дерево, да сорвалось, грянув толстым задом о землю. Ничего, до свадьбы заживет, если раньше не прикончат подросшего дитятю понаехавшие охотники.

Вдруг охотник выбегает
И в кого-нибудь стреляет!
Пиф-паф! Ой-е-ей!..

Казалось бы, должно быть страшно: серьезный зверь бродит в округе, да еще и с детенышем, а в душе никакой тревоги. Это в городе надо пугаться темных подворотен и затхлых лестниц, там водится опасное зверье: грубо материальное, с заточкой в рукаве, и призрачное, порожденное больными мыслями скученных людей. А в лесу все просто: я тебя не трогаю, ты — меня. Главное, не сослеживай соседа, чтобы он не подумал на тебя дурного. Но тяжелая звериная вонь у всякого следопыта отобьет охоту любопытствовать. А так с медведем можно в одном малиннике ягоду брать: здесь ты сквозь ветки ломишься, неподалеку он чавкает — чего нам делить? Ягод, что ли, не хватит?

Ларион перевел взгляд с леса на дом и замер. В окне второго этажа, в одной из нежилых покуда комнат мерцал огонек ночника.