«Если», 2005 № 12

— Единственная, — повторила она, все еще не в состоянии произнести в ответ ни единого собственного слова.

— Ты больше не сердишься на меня? Прошу тебя, скажи, что больше не сердишься. Ты ведь знаешь, что всегда была у меня единственной.

Настало утро, а с ним и время второй смены. Она положила голову на согнутую руку и вгляделась в лежащего рядом Дарина. Отсветы его татуировок покрывали потолок и стены веселым узором.

Дарин проснулся, повернулся на бок и посмотрел на нее. Белозубо улыбнулся. Его глаза все еще затуманивали остатки сна. Он прильнул к ней и поцеловал.

— Кроме тебя, у меня никого больше не будет, — сказал он. — На этот раз я обещаю.

Она поцеловала его, закрыв глаза и сознавая, что это их последний поцелуй.

— Знаю, — прошептала она.

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

Hил Эшер Струд

Огромное, смахивающее очертаниями на лиру существо плыло по парку в мою сторону. Высотой метра четыре и примерно три в ширину. Толстая, мягкая плоть его тела трепетала и колыхалась, словно от невидимого ветерка. Струд устремлялся ко мне, без всяких сомнений, его длинные антенны и щупальца шевелились, выискивая человека в пространстве, жалящие бульбочки на их концах блестели и пульсировали. И он издавал кошмарные звуки, сравнимые разве что со стенаниями одинокого привидения в пустом аварийном дурдоме: тоскливый глухой вой, перемежающийся гортанным бессмысленным ревом. Почти инстинктивно я бросился к первому попавшемуся патуну, преследуемый наступающим монстром. Оберег-матрица патуна отреагировала перламутровой вспышкой, перемещая нас в транзитную камеру. Меня бросило в жар, даже кожа покраснела, словно ошпаренная, но из-за струда или патуна, с уверенностью не берусь сказать. Па-тун отключил оберег-матрицу струда, и теперь этот ходячий кошмар лежал неподалеку парализованной кучей кроваво-красного тряпья. Я оглядел замкнутое пространство: коробка десять на десять, на полу мелкие камешки, какие-то косточки, обломки ракушек, фрагменты вроде бы черепашьих панцирей. Очень хотелось заплакать.

— Любо-о-овь! Съем тебя-а-а! — надрывно заревел струд. — Хочу-у-у! Бо-о-оль!

Очевидно, еще одна из пресловутых «трудностей перевода»? А все этот дурацкий гилст, то бишь галактический интерлингвист! Нашлепка, которую мне прилепили у основания черепа, педантично проросла тонюсенькими корешками в мой мозг, и оказалось, что наша новейшая версия «Пентиум Синапс» — мощный революционный прорыв земных технологий! — всего лишь древние канцелярские счеты с разрозненными костяшками по сравнению с гилстом. Любопытно, что нам, землянам, эта штука служит во сто раз старательней, чем ее инопланетным разработчикам. В том-то и несчастье. Мой интерлингвист изначально загрузил в себя ВЕСЬ АНГЛИЙСКИЙ ЦЕЛИКОМ, очевидно, благодаря презумпции по умолчанию, что я знаю собственный родной язык в идеальном совершенстве. Поэтому, переводя любую сказанную мне фразу, он выплескивал в мое сознание абсолютно все значения каждого слова, почерпнутые из всех возможных и невозможных специализированных словарей. Вот так, к примеру, коротенько и со вкусом, в его исполнении прозвучало то, что мне поведал какой-то унылый тритон, обладатель пяти красных глаз и плавно волнующегося экзокишечника, как только я прибыл на космическую станцию пришельцев: «Для совмещения полусферы с поликарбонатным интерфейсом следует произвести субаксиальное смещение на пятнадцать градусов». (А ведь я всего-то спросил, где находится автомат-навигатор! И он, указав на громаду ближайшей стены, ответил: «Вон там».)

Правда, через сорок шесть часов, проведенных на космической станции, я уже кое-как научился укрощать своего лингвиста посредством обратной связи, загрузившейся одновременно с ним в тот момент, когда его настырные колючки впились в мои мозги. И мне показалось, крайне самонадеянно, что я ограничил безумные выкладки гилста, вогнав их в узенькие рамки, соответствующие моему убогому словарному запасу. И я считал, что все под контролем, пока вдруг не наткнулся на этого проклятого струда.

Поначалу же я едва успевал укрощать бурную переводческую деятельность гилста, вспыхивающую всякий раз, когда кто-то из случившихся поблизости бакланов заботливо вопрошал, стоило лишь мне остановиться поглазеть, разинув рот, на очередную экзотическую примечательность: «Не укореняется ли у некта уважаемого дисбалансация пространственности, требующая разъяснительства?». Слова-то я вполне понимал, но никак не мог избавиться от ощущения, что либо переводчик, либо баклан, если не оба, попросту издеваются надо мной. А у меня совершенно не было времени на глупости, не говоря уж о том, чтобы сдуру заблудиться или потеряться. Я поставил себе задачу увидеть максимально возможное количество всяких инопланетных интересностей перед смертью.