«Если», 2005 № 04

— Уверяю тебя, разговоры со скелетами тебе бы очень скоро надоели. Голоса мертвых можно услышать, но они не приносят утешения, — усмехнулась матушка Пейшнз, а Энн подумала, что сказал бы ей Джек Коленкор, если бы ей довелось снова услышать его грубоватый, просоленный баритон. А что сказала бы ей Мэри? Был бы ее голос все таким же нежным и ласковым после четырех лет, проведенных в могиле? Ах, если б только у нее было с собой хоть несколько глотков рома! Тогда, быть может… Нет, нельзя, одернула себя Энн. И без того ее основательно мутило. Еще немного, и она просто упадет и заснет, а для этой странной работенки ей нужна ясная голова!

Тем временем матушка Пейшнз достала откуда-то короткую деревянную палочку, к одному концу которой была привязана высушенная лапка цыпленка, а к другому — пучок длинных черных перьев из хвоста трупиала.

— Сидите и не двигайтесь, иначе мне будет трудно, — предупредила она и, просунув между иссиня-черными губами кончик розового языка, принялась раскачиваться из стороны в сторону. При этом она водила жезлом по песку, вычерчивая на нем — нет, не слова, которые писал в таверне Константайн, а какие-то таинственные знаки, похожие на следы, которые в ветреный день оставляют на песчаном берегу нижние ветви деревьев.

— Положи Капитана-без-Тела между нами, — скомандовала матушка Пейшнз, широко ухмыляясь. — И приготовься задавать вопросы. Скоро он заговорит…

Константайн опустил голову на циновку. Спутанные, слипшиеся волосы и борода мертвеца образовали нечто вроде подушки, поэтому голова не опрокидывалась. Потом матушка Пейшнз взяла на ладонь немного костяного песка и, наклонившись вперед, подула на него, словно посылая воздушный поцелуй, так что он влетел в черную дыру между оскаленными желтыми зубами пирата.

— Теперь возьмитесь за руки да закройте глаза покрепче! — сказала она.

Они подчинились, и Энн снова подумала о том, какие маленькие и мягкие у него кисти. Она не держала за руку ни одного ребенка с тех пор, как сама была маленькой девочкой, но ощущение вспоминалось именно таким. Приказ закрыть глаза ей не особенно понравился, но совсем не потому, что она опасалась ловушки. Энн вообще не любила закрывать глаза: стоило ей опустить веки, как перед ее мысленным взором начинали возникать знакомые лица — красное и злое лицо стоящего на эшафоте Джека и бледное, мертвое лицо Мэри, каким оно казалось в полумраке большой и мрачной комнаты, служившей одновременно и тюрьмой, и винным погребом. Но здесь, в домике матушки Пейшнз, все было иначе; во всяком случае, темнота, наступившая, как только она закрыла глаза, казалась Энн более мягкой и… безлюдной.

— Не открывайте глаза, что бы вы ни услышали! — снова предупредила матушка Пейшнз. — Ну, а теперь… Говори, капитан Тич!

Голос, который раздался почти сразу за этими ее словами, нисколько не напоминал голос духа. Это был голос живого мужчины, говорившего к тому же с явным бристольским акцентом.

— Клянусь дымящейся задницей Сатаны, где я и что тебе от меня нужно, черномазая шлюха?!

— Мне ничего от тебя не нужно, капитан Отрезанная Голова, — ответила матушка Пейшнз, при этом в ее голосе прозвучали нотки по-королевски величественные и чуть презрительные. — Но эти двое хотят кой о чем тебя расспросить. Скажи им, куда ты спрятал свое сокровище.

— Неужто они думают, будто я не придумал ничего лучшего, чем зарывать золото и серебро в землю? — прогремел мужской голос, доносившийся, казалось, с того же самого места, что и голос матушки Пейшнз. «Это она говорит, — подумала Энн. — Она, а не голова!» Еще вчера Энн решила бы, что негритянка просто водит их за нос, как дешевый фигляр-чревовещатель, каких полным-полно на каждой ярмарке, но события сегодняшнего дня заставили ее пересмотреть многие свои взгляды.

— Нет, добрый капитан, нас не интересуют ни золото, ни драгоценные камни, — раздался спокойный голос Константайна. — И тем более нам нет дела до сахара и кож, которые вы продавали в Бофорте и Бате. Нам нужен некий предмет, похожий на грубый железный котел для перетопки тюленьего жира, который вы спрятали где-то здесь, на Ямайке. По виду он ничем не примечателен, но испанский священник не отдавал его, пока не получил смертельную рану. Да и на вас котел произвел такое сильное впечатление, что вы закопали его в каком-то потайном месте и никому ничего не сказали.

Последовало несколько томительно долгих минут тишины, в течение которых Энн боролась с искушением открыть глаза. Потом снова заговорил Тич, но на сей раз его слова звучали гораздо тише.