«Если», 2005 № 01

Стоит улечься, раздается отчетливый хруст фольги. Ну вот! Научил на свою голову. Выбираюсь из-под одеяла, клацаю выключателем. Серый комочек бесшумно скатывается по скатерке на пол и ныряет в дрова.

— Она голодная, — сонным голосом извещает Надя. — Дай ей чего-нибудь…

Ага, сейчас! Устанавливаю посреди стола на манер Пизанской башни литровую стеклянную банку, подперев ее половинкой спички. Разломанный на дольки шоколад послужит приманкой, а фольга даст знать о приближении дичи. Перед тем как убрать верхний свет, зажигаю все тот же отеплыш. Замысел прост: стоит легонько толкнуть стол (он располагается в изножье) — и мышь, взбреди ей в голову повторить бесчинство, неминуемо окажется под колпаком. Во всяком случае, в это хочется верить.

Тишина возвращается. Уже начинаю задремывать, когда шорох слышится вновь. Осторожно приподнимаю голову. Так… Серый комочек, от которого буквально веет чувством собственного достоинства, несуетливо, по-хозяйски разбирается с шоколадом. Сгоряча пинаю ножку стола столь несдержанно, что блюдце с огарком летит в одну сторону, банка — в другую. Куда девается мышка, сказать сложно.

Включаю свет и, убедившись, что пожара не предвидится, принимаюсь изучать место преступления. Вы не поверите, но каждый кусочек шоколада надкушен.

— Она с Украины… — бормочет Надя.

— Мигрант, — угрюмо подтверждаю я. — Прямиком с поезда «Харьков — Волгоград».

Однако вызов брошен. Мужская охотничья гордость уязвлена. Как там по-гречески борьба человека с мышами? Антропомиомахия? Сделаем. Заменяю обломок спички хитро выгнутым из проволоки рычажком и наживляю кусочком сала. Вдруг действительно с Украины…

* * *

Мне снится танковое сражение под Прохоровкой, причем каким-то странным образом оно тоже имеет отношение к мышам. И только-только я собираюсь удивиться этому обстоятельству…

Хлоп!

Просыпаюсь. Мгновенно все вспоминаю и, привскинувшись, смотрю на стол. Кажется, сработало! При свете съежившегося в синеватую капельку огонька, угасающего в стеариновой лужице, мало что можно различить, но стеклянная емкость несомненно стоит прямо, и внутри вроде бы мечется нечто серое.

— Покажи, — с замиранием просит Надя.

Мышки — наша слабость. Они смешные и обаятельные. Знаю-знаю, многие из так называемой прекрасной половины человечества ужаснутся этакому пристрастию, но, в свою очередь, спрошу: что может быть омерзительнее женщины, визжащей при виде мышонка? Мало того, что уродина, так еще и дура. Ты приглядись к нему, приглядись! У него же ушки розовые, хвостик-ниточка, глазки-бусинки, а уж шерстка, — ну просто Вербное Воскресенье.

Крысы — да, согласен, уроды. При всем их интеллекте. Хотя, думаю, в плане сообразительности мыши им вряд ли уступят.

Но об этом позже.

Осторожно подвожу кусок фанеры под горловину банки и с гордостью предъявляю улов. Довольно крупный пепельный блондин, хорошо упитанный, носик у него порозовел от гнева, сам чуть ли хвостом по бокам не хлещет. А вот страха в задержанном как-то не чувствуется. Ну вот ни настолечко!

— Пахана взяли, — безошибочно определяет Надя.

Самодовольно соглашаюсь (еще бы я вам на шестерок разменивался!), затем переношу банку на пол и выдергиваю из-под нее фанерку.

— Он задохнется! — вступается за преступника Надя. — Щепочку подложи, чтобы воздух проходил.

Да, действительно. Просовываю между стеклянной кромкой и полом толстую стружку, но пойманный зверь вцепляется в нее резцами, выдергивает из пальцев и яростно швыряет через себя. То же самое происходит со всеми последующими прутиками и щепочками. Дикая какая-то мышь. И нечеловечески сильная, я бы сказал. Глядя, как она кидается на стенки сосуда, невольно начинаешь благодарить судьбу за то, что нас разделяет прочное стекло.

Пахан не дает спать всю ночь: стучит, скребет, буянит, возможно, готовит побег. Наконец под утро терпение мое иссякает:

— Ну его к лешему! Пойду вынесу.

— Он там замерзнет!

— Это полевка, — объясняю я с такой убежденностью, будто и вправду способен отличить домашнюю мышь от полевой. — Они же весь день под снегом бегают.

— Точно полевка?

Кажется, ласково-снисходительная улыбка особенно мне удается.

— На даче других не бывает, — небрежно роняю я. — Только полевые.

Надя внимательно смотрит в мои честные глаза.

— Я тоже с тобой пойду, — объявляет она.

По-моему, мне не верят. Возможно, даже подозревают, что я замыслил утопить негодяя в проруби.

Встаем, одеваемся — и начинается торжественный вынос. Во внешнюю тьму, где плач и скрежет зубовный. Снова подвожу фанерку под горловину и, приподняв стеклянную темницу (хм… какая же темница, если стеклянная?), обнаруживаю, что и впрямь предотвратил побег. Краска с пола съедена. На пол миллиметра в доску углубился, мерзавец! Придется теперь этот кружок закрашивать.