«Если», 2004 № 10

В 70 — 80-х годах сообщество фантастов жило в условиях постоянного «голода публикаций». В стране печаталось в тридцать раз меньше фантастических романов, чем сейчас. Если сравнить цифры выхода «свежих» книжек тогда и сегодня, то соотношение получится еще более удручающим. К тому же вся издательская политика того времени была основана на правиле: «До первой книги надо дорасти!». Издать фантастический роман, не достигнув тридцати лет, о да, это само по себе было сродни фантастике… Лишь на рубеже 80 — 90-х положение будет отчасти исправлено массированным выпуском сборников ВТО МПФ, но это уже совсем другая история. В годы творческого взлета «Четвертой волны» публикация рассказа становилась событием, а уж выход первой повести расценивался как этапный перелом в литературной биографии фантаста. По воспоминаниям одного из видных участников литброжения тех лет, все в «поколении 70-х» «…хоть и помалу, но публиковались. Прорвавшиеся в журналы или сборники рассказы и повести делали автору имя». «Четвертая волна» рассеяна была, подобно пригоршне звезд, по страницам редких сборников. И только в 90-х некоторым писателям этого поколения посчастливилось увидеть ранние свои рассказы и повести под одной обложкой…

Вот некоторая статистика.

Вячеслав Рыбаков начал публиковаться как фантаст на исходе 70-х. Первый его роман («Очаг на башне») вышел лишь в 1990-м; у Владимира Покровского дистанция от дебютной НФ-публикации (рассказ «Что такое не везет», 1979) до издания первого романа («Дожди на Ямайке») превышает полтора десятилетия; Андрей Столяров напечатал НФ-рассказ «Сурки» в 1984 году, а романом смог порадовать своих читателей лишь в постперестроечное время; Эдуард Геворкян стартовал как фантаст рассказом «Разговор на берегу» (1973), а первый его роман «Времена негодяев» напечатали через 22 года; Людмила Козинец начала еще в 1983-м (рассказы «Премия Коры» и «В пятницу около семи»), но выхода первого романа («Три сезона мейстры») дождалась лишь в 2002 году, незадолго до кончины; Борис Штерн в этом отношении — печальный рекордсмен, у него промежуток от первой НФ-публикации («Психоз») до романа «Эфиоп» составляет три десятилетия… Повезло — по понятиям того времени — пожалуй, только Андрею Лазарчуку. В 1983 году он дебютировал, и еще «при Советах» вышел его роман «Мост Ватерлоо».

Таким образом, сама литературная среда, само положение вещей в издательском деле СССР пригвоздили фантастов к «малой» и «средней» формам. Они были обречены совершенствоваться именно в этих жанрах, если хотели публиковаться.

Однако «не было бы счастья, да несчастье помогло». Из-под пера представителей «Четвертой волны» вышла целая галерея исключительно сильных текстов именно в жанрах повести и рассказа. Поколение 70-х научилось концентрировать на небольшом пространстве мощные пласты философии и психологии. Проза «семидесятников» философична, интеллектуальна. Она рассчитана на умного, хорошо образованного читателя, наполнена разнообразными литературными аллюзиями. Она во многом апеллирует к «узнаванию» в авторе себе подобного: «Друг-фантаст, ты знаешь, о чем я думаю, а я знаю, о чем ты думаешь. И мы с тобой порядочные люди, эрудиты и чуть-чуть карбонарии. Мне с тобой хорошо».

Все «семидесятники», все до единого, были вольнодумцами, но никто не стал открытым диссидентом. Помешала цензура — как государственная, так и внутренняя, предостерегавшая от лобовых конфликтов с системой. Рискованными намеками, высказываниями «на грани» пестрят их тексты, «эзопов язык» развился чрезвычайно, однако из-под печатного станка вплоть до конца 80-х не вышел ни один откровенно «подрывной» рассказ представителя «Четвертой волны». Как ни странно, злое чудовище цензуры уберегло целую генерацию фантастов от незамысловатого пафоса публицистической борьбы, фонтаном ударившего ввысь в позднеперестроечные годы. В 90-х соблазн открытого высказывания понизил художественный уровень великого множества неплохих текстов. Одних сражений с ленинской мумией хватит на порядочный сборник… анекдотов.

Цензура для «семидесятников» сыграла роль и злого гения, и ангела-хранителя одновременно.

В те годы философский трактат умели загнать в художественную ткань рассказа с изяществом и непринужденностью. «Четвертая волна» избегала решений лобовых, топорных, открытый публицизм был тогда, скорее, исключением, нежели правилом. Читатель не чувствовал неудобства от того, что его погружают в диспут. Его прежде очаровывали, «заводили». Между тем четкая философская продуманность целого ряда блестящих рассказов «семидесятников» совершенно очевидна. Это, например, «Носитель культуры» Вячеслава Рыбакова, «Прощай, сентябрь!» Эдуарда Геворкяна, «Третий день ветер» Александра Силецкого.

* * *

О временах «Четвертой волны» нередко говорят: «Тогда умели писать жестко!». Но в чем эта самая жесткость заключается? Что оставляло у читателей подобное впечатление?