«Если», 2002 № 10

Не покидая табуретки, я снял с крючка над мойкой полотенце. Вот оно — одно из редких достоинств тесных кухонь: все всегда под рукой.

— А то, если хочешь, у меня оставайся.

— Спасибо. — Бешеный кролик хитро прищурился. — У меня сегодня по плану еще одно мероприятие.

— Тогда привет передавай. Я, правда, твое мероприятие в лицо не видел, но судя по голосу…

Пашка помотал головой, как заблудившийся муравей.

— И не увидишь. Знаем мы вас, тайных сластолюбцев! Ладно, не дуйся, познакомлю как-нибудь… Но в чем-то ты прав: всю жизнь за тонированными стеклами не проведешь.

— О чем ты?

— Да так, о своем, профессиональном. Обдумываю концепцию УЦК.

— Уголовно… — я попытался расшифровать.

— Уголовно-цветового кодекса. — Пашка возбужденно привстал на табуретке. — Ведь методы этого самаритянина, если пофантазировать, ты только представь, какую пользу они могли бы принести.

— Твоим коллегам?

— Не только! Всем добропорядочным гражданам. Что, если бы самаритянин прошелся по тюрьмам, где сидят рецидивисты, по колониям для несовершеннолетних…

— По школам и детским садам, — подхватил я с иронией.

— Именно! И обратил бы в свою веру всех потенциальных преступников. Если бы никакое фальшивое алиби, никакие деньги и связи не помогли бы нарушителю закона избежать наказания. Если бы мы могли отслеживать не только совершенные преступления, но и запланированные. Ты спрашивал о намерениях, так я тебе отвечу: да, за них можно и нужно судить! Просто до сегодняшнего дня намерения считались в принципе бездоказуемыми! Подумай и ответь, стоит хотя бы одно предотвращенное убийство тех нескольких минут неудобства или даже унижения, которые ты пережил этим утром? Да, безусловно! Правда, здорово было бы, а?

Я вспомнил, что до сегодняшнего утра тоже считал себя вполне добрым и порядочным гражданином, и с сомнением признался:

— Не уверен. Боюсь, будет много судебных ошибок. Пока судьи не научатся по интенсивности цвета лица обвиняемого определять степень вины. Не хотел бы я из-за наивных эротических фантазий загреметь по сто семнадцатой.

— По сто тридцатой, — поправил Пашка. — Вот и я во многом пока не уверен. Потому и не форсирую, надеюсь сперва сам во всем разобраться. И первым делом выяснить, каким образом самаритянин воздействует на людей. Неявный гипноз, направленный энергетический заряд или неизвестное излучение?

— Или вирус, — припомнил я одну из гипотез Валерьева.

— Или вирус, — кивнул Пашка. — Кстати, — встрепенулся он и потянул из кармана пакетик с «уликами»: коньячной рюмкой и календариком.

— Вот это верно, — одобрил я. — Пиво лучше пить из рюмки: смотрится эстетичнее.

— Ты пьян, — поморщил он муравьиный лоб и подцепил клешней закладку-календарик. — Бумага полиграфическая, глянцевая, — доложил. — Никаких отпечатков, кроме тех, что присутствуют на рюмке, не обнаружено. Без напыления и следов постороннего химического воздействия.

— Так ты и это проверил?

— В первую очередь. Недаром же эти календарики раздавали всем приглашенным на проповедь. Но тут все оказалось чисто. Другое дело тираж…

— А что с ним? Что-то я не припомню никакого тиража.

— Неудивительно: его там нет. Пришлось выяснять в типографии.

— И сколько? — спросил я и даже глотать перестал в ожидании ответа.

— Много, — значительно кивнул Пашка. — Думаю, число экземпляров на этом листочке просто не поместилось бы. Кроме того, выяснилось, что только часть календариков отпечатана на русском языке. Есть точно такие же, но с текстом на английском, немецком, французском и еще чуть ли не сотне языков. Причем, например, на календариках с китайскими иероглифами указаны месяцы лунного года. Но самое странное…

— Что? — спросил я. — Что? Говори, не то бутылкой пришибу!

Но Пашка только улыбнулся, загадочно и снисходительно.

— На всех календарях стоит один и тот же год. Ты хоть удосужился взглянуть, какой?

«Разумеется, нет!» — укорил я себя мысленно и потянулся нетерпеливым взглядом к календарику, но Пашка, опытный интриган, повернул его обратной стороной, вдобавок прикрыл клешней, так, что над его скрюченными пальцами мне отчетливо виделось только слово «УБИЙСТВО» на кроваво-красном фоне, и я с тоскою подумал, что да, без него, похоже, сегодня не обойдется. И Пашка станет первым, кто в действительности умер от любопытства. Причем чужого.

Но я все же пошел у него на поводу и позволил вовлечь себя в томительную угадайку.

— Будущий?

— Не-а, — Пашка довольно покачал головой.

— Прошлый?

— Не-а.

— Значит, нынешний?

— Ладно, не мучайся. На всех календариках указан один и тот же год. Солнечный или лунный, но везде первый.

— В смысле? — я попытался сообразить.

— Без смысла. Просто первый. — И Пашка великодушно поднес мне к самому носу календарик с проставленной вверху одинокой цифрой. Единицей.

И словно бы кто-то невидимый прошептал мне на ухо слова, и я повторил их — странные слова с ускользающим смыслом.

— Миссия мессии, — сказал я, — в усекновении скверны.

Но мой язык уже порядком заплетался, отчего таинственная фраза вышла у меня немногим разборчивее, чем у странного субъекта с пыльным мешком.