«Если», 2002 № 05

— И не ваша! — заорал в ответ предводитель захватчиков — босой, тощий, как скелет, мужчина, одетый в обрезанные джинсы и грязную, изодранную тряпку, которая когда-то была майкой. В левой руке он держал сделанную из консервной банки лампу-коптилку, а в правой сжимал мачете.

— Вся эта земля, — продолжал он, — взята на время у чаго. Когда оно придет, то заберет ее назад, и она никому не достанется. Мы хотим взять, что можно, пока эта земля не пропала.

— Обратитесь в ООН! — снова крикнула я.

Но предводитель бидонвильцев только покачал головой, и толпа с грозным ворчанием качнулась вперед. Наши женщины негромко зашумели и крепче сжали свои тяпки и мотыги.

— В ООН? Ты что, не слышала последние новости? ООН решила сократить объемы выделяемой нам помощи. Они бросают нас на милость чаго!

— Это наша еда! Мы вырастили ее, и она принадлежит нам. Уходите с нашей земли.

— Да кто ты такая? — Вожак засмеялся. Мужчины, поигрывая большими блестящими панга[28], снова двинулись вперед, но я не испугалась. Смех предводителя разжег во мне мрачный огонь, который разглядел брат Дуст — огонь, который превращал меня в бойца. Чувствуя, как от гнева и ощущения собственной силы начинает слегка кружиться голова, я выхватила револьвер и подняла высоко над головой. Один, два, три громких выстрела разорвали ночь.

Наступившая затем тишина была еще более оглушительной, чем сами выстрелы.

— Эге, у девчонки-то револьвер! — пробормотал тощий предводитель.

— И девчонка умеет им пользоваться. В случае чего ты умрешь первым, — пригрозила я.

— Возможно, — согласился он. — Но у тебя осталось три пули, а нас здесь — триста человек. Идем ребята, она ничего не сделает!

Трущобные ринулись в атаку, и мать едва успела оттащить меня в сторону. Они врубались в наш маис и сахарный тростник, словно саранча, и их канга отливали желтым в свете чадящих ламп. За мужчинами шли женщины и дети — они собирали срезанные стебли и початки в корзины, а то и просто за пазуху. Триста пар рук очистили наше поле в мгновение ока. Тяжелый револьвер оттягивал мне руку, но я им так и не воспользовалась. Помню, я плакала от сознания собственного бессилия и стыда. Врагов было слишком много, и мое могущество, моя решимость, хотя и подкрепленные силой оружия, оказались пустой бравадой, хвастовством, пшиком.

К утру поле превратилось в вытоптанный пустырь, засыпанный сломанными стеблями, измятыми листьями, обглоданными маисовыми кочерыжками. На всей шамбе не осталось ни зернышка.

Утро застало меня на обочине шоссе Джогуру. Я пыталась остановить матату, вытянув руку с поднятым пальцем. В маленьком спортивном рюкзачке за спиной лежали все мои пожитки. Я снова стала беженкой. Мой разговор с родителями вышел коротким и немногословным.

— Что это такое? — Не дотрагиваясь до лежащего на кровати револьвера, мама издали указывала на него. Что касалось отца, то ему не хватило смелости даже взглянуть на оружие. Он так и сидел, сгорбившись, в продавленном старом кресле и разглядывал собственные колени.

— Где ты взяла эту ужасную вещь?

Темное пламя во мне еще не остыло. С толпой оно не справилось, но для моих родителей его жара было больше чем достаточно.

— У Шерифа, — ответила я. — Ты знаешь, кто это такой? Это очень большой человек. Он дает мне споры чаго, а я ношу их в своей щелочке американцам, европейцам, китайцам — всем, кто может хорошо заплатить.

— Не смей так с нами разговаривать!

— Почему? Ведь вы палец о палец не ударили, только сидели и ждали, чтобы что-то изменилось. Но ничего не изменится. Чаго придет и уничтожит все. Это неизбежно, и я знаю это не хуже вас, но я по крайней мере взяла на себя ответственность за семью. Я вытащила вас и себя из сточной канавы. Благодаря мне вам не надо воровать еду!

— Это грязные деньги! Грязные, греховные деньги!

— Ты брала их у меня и не спрашивала, откуда они.

— Если бы мы только знали!..

— Разве вы хоть раз спросили, где я их достаю?

— Ты должна была сама все рассказать.

— Что толку, если вы не хотели знать? Не хотели и боялись!..

На это матери нечего было ответить, и она снова показала пальцем на револьвер — как на единственное неоспоримое доказательство моей порочности.

— Ты когда-нибудь… пользовалась им?

— Нет, — ответила я с вызовом. Только попробуй назвать меня лгуньей, всем своим видом говорила я.

— А ты… смогла бы? Например, вчера ночью?..

— Да, — ответила я. — Я бы и выстрелила, если бы знала, что это поможет.

— Что с тобой случилось, Тенделео? — Мама с горечью покачала головой. — Что мы такого сделали, в чем провинились?

— Вы не сделали ничего, — ответила я. — В том-то и беда. Вы сдались, опустили руки. Ты тоже сидишь здесь, как он… — Я указала на отца, который так и не произнес ни слова. — Вы оба сидите и ничего не делаете, только ждете, что Бог вам поможет. Но если бы Он мог, разве Он наслал бы на нас чаго? По его милости мы все едва не превратились в напуганных, жалких нищих!

Только тут мой отец поднялся со своего продавленного кресла.