«Если», 1992 № 04

Несколько позже брат рассказал мне, что в тот вечер, после концерта ему было очень не по себе как на пути в гостиницу, так и в течение всей ночи. Вскоре, перебирая как-то свои программки и раскладывая их по порядку, брат мой обнаружил в той самой (я, кстати сказать, на нее тогда едва взглянул) на первой странице прилипшую сверху полоску папиросной бумаги с какими-то весьма странными письменами, очень аккуратно выполненными красной и черной тушью — надпись показалась мне более всего похожей на древние руны. «Ах, — сказал мой брат, — эта запись, должно быть, принадлежит тому моему полному соседу. И похоже, что она важная, так что ее следовало бы непременно вернуть. Возможно, надпись скопирована откуда-то и очень тщательно; кому-то, видно, пришлось над этими письменами серьезно потрудиться. Как бы мне найти его адрес?» Мы обсудили этот вопрос и пришли к выводу, что давать объявление в газету все же не стоит, а лучше моему брату просто постараться отыскать полного господина на следующем концерте. Оба мы в этот момент сидели у горящего камина: несмотря на летнюю пору, вечер был холодный и ветреный. Листочек, покрытый загадочными письменами, лежал поверх книги. Наверное, сильный порыв ветра приоткрыл дверь, хотя я и не заметил, как это произошло, но так или иначе, сквозняк — а, надо отметить, это был теплый сквозняк — внезапно пролетел по комнате, подхватил листок и швырнул его прямо в огонь. Листок был легкий, тоненький, он вспыхнул и в одно мгновение унесся в дымоход хлопьями сажи. «Ну вот, — сказал я, — теперь тебе и отдавать нечего». Брат примерно с минуту молчал, потом каким-то сварливым тоном ответил: «Ну естественно! И незачем без конца это повторять!». Я заметил, что упомянул об этом всего лишь раз. «Всего лишь раза четыре, ты хочешь сказать!» — и он сердито умолк… Не знаю, видели ли вы ту книгу Карсвелла, на которую писал рецензию мой несчастный брат. Вряд ли вам стоит это делать: сам-то я в нее заглядывал — и до смерти брата, и после. В первый раз мы вместе весьма потешались над ней. Стиль у автора был поистине ужасен — собственно, никакого стиля и не было, — да и безграмотность чудовищная. Ну, а содержание его книги нормальному человеку вообще переварить не под силу: перепутанные греческие мифы и истории из «Золотой книги сказок», прямо соотносимые с обычаями дикарей, существующими и поныне, — все это, разумеется, очень интересно, если умело пользоваться подобной информацией, а вот этого-то Карсвелл как раз и не умел. Он, похоже, одинаково реалистично воспринимал как «Золотую книгу сказок», так и «Золотую ветвь»,[5] а из описаний Фрэзера, сказок и мифов выводил нечто среднее, полностью веря собственным выводам. Короче говоря, впечатление книга производила весьма жалкое.

Но после несчастья с моим братом я снова перечитал ее. Лучше она, конечно, не стала, однако на этот раз подействовала на меня совершенно иначе. Я давно подозревал — я ведь уже говорил вам об этом, — что Карсвелл, воспользовавшись то ли внушением, то ли каким-то заклятьем, стал непосредственным виновником случившегося. И действительно, во второй раз его книга как бы продемонстрировала мне зловещие возможности подобных заклятий. Особенно меня поразила одна глава, в которой говорилось о заклятии рунами; оно налагается либо для того, чтобы завоевать чью-то любовь и преданность, либо для того, чтобы убрать кого-то со своего пути, — и, пожалуй, чаще всего именно для последнего… Причем, обо всем этом Карсвелл рассказывал так, словно сам обладал неким вполне реальным опытом применения подобных заклятий.

Не станем тратить время на мелкие подробности; самое главное — я абсолютно уверен (благодаря полученной мной информации), что тот полный человек на концерте и был Карсвелл; я подозреваю — и даже больше, чем просто подозреваю, — что та записка обладала особой значимостью; и я совершенно уверен, что если бы мой брат смог ее тогда вернуть, то, весьма возможно, был бы сейчас жив. А потому я настоятельно прошу вас изложить самые мельчайшие подробности вашего дела.

И тогда Даннинг рассказал ему о встрече в Отделе Редких Рукописей Британского музея.

— Так значит, он вручил вам какие-то бумаги? А вы их внимательно изучили? Нет? В таком случае, с вашего позволения, нам просто необходимо немедленно их обследовать, и весьма тщательно!

Они отправились к Даннингу домой, где по-прежнему не было ни души, ибо обе служанки до сих пор не поправились. Рабочая папка с бумагами пылилась на письменном столе. Они стали перебирать листки, покрытые торопливыми каракулями Даннинга, и вдруг от одного листка отлепился и порхнул куда-то вглубь комнаты клочок тонкой папиросной бумаги. Окно было открыто, но Харрингтон быстро захлопнул его и вовремя успел перехватить готовую исчезнуть за окном полоску бумаги.

— Так я и думал, — сказал он. — Вполне возможно, это точно такая же штука, как та, что дали моему брату. Вам придется быть весьма осмотрительным, Даннинг; вполне можно ожидать самых серьезных последствий.