Эшелон на Самарканд

— Их всех — можно! — Деев подскочил к ней вплотную, но никак не мог посмотреть на нее вровень, все время выходило снизу вверх. — Спасти — или хотя бы попытаться.

— Ценой жизни других, здоровых детей?

Он впервые видел у человека такие глаза: холодные и одновременно яростные. У волков такие видел, когда бросались на людей во время охоты. У человека — никогда.

— И как тебя только партия детским комиссаром назначила?! — Отчаянно махнув рукой, Деев слетел по ступеням и рванул прочь; но не выдержал, обернулся на ходу и крикнул еще, вдобавок: — Ты не принципиальная и не бессердечная, нет! И даже не камень! Ты, Белая, враг!

Комиссар стояла на крыльце — как вросла.

— До Самарканда, Деев, я ваш единственный и самый верный друг, — ответила негромко, но он услышал.

* * *

Ну и где ее взять, эту обувь? Пять сотен пар — что пять миллионов. Не было ни у кого такого богатства — ни в торговых лабазах, ни в закромах старьевщиков, ни в базарных рядах. Город ходил в башмаках с отваливающимися подошвами, латаных валенках, лаптях и чунях из пеньки. В дождь надевал поверх деревянные копыта — куски дерева на завязках — шагать по лужам. Добротная обувь на ногах встречалась редко и была либо добыта у спекулянтов на толкучке, либо выдана войсковым каптенармусом (немало хитрецов записалось на военную службу ради одних только крепких сапог). Вот и Деев получил свои ботинки — едва ношенные, всего-то на размер больше нужного, пусть и без шнурков, словом, сказка, а не ботинки! — в службе снабжения. Но даже на воинских складах не мог пылиться обувной запас для целого полка. Пять сотен пар доброй обуви можно было только одолжить — и только у военных.

До кремля Деев домчал быстро, будто не бежал по осенней грязи, а скакал во всю прыть: недавняя ссора прибавляла сил. Здесь, за белыми стенами древней крепости, жила военная академия — за этими стенами топтали землю, пришпоривали коней и маршировали по плацу пять сотен пар сапог, так нужных Дееву.

Но в кремль его не пустили. Часовой у ворот — дубина со штыком! — заупрямился: нет пропуска — нет допуска.

— Убийца ты! — вскипел Деев. — Пока мы тут с тобой белендрясы разводим, умирают дети. — И тотчас понял, что говорит словами Белой, разозлился пуще прежнего. — Сходи хотя бы доложи обо мне командиру!

А тот: не имею права покинуть пост.

— Криком кричать буду, — пригрозил Деев. — Орать как свинья недорезанная, звать этого самого командира твоего, пока не выйдет ко мне.

А тот: имею право вызвать милицию.

Плюнул Деев — и стал ждать. Ежился под крапающим дождем и сверлил взглядом часового, уютно укрывшегося в караульной будке, — хотел смутить. Но глаза то и дело соскальзывали ниже — на аккуратные, с любовью и тщанием чищенные сапоги служивого.

Думал о детях. А если и вправду — начнут умирать в пути?

Не начнут. Нужно только достать обувь — и дети перебегут из холодного каменного дворца в теплые вагоны. Деев закроет их в этих вагонах — на семь замков запрет, как самый ценный груз, — раскочегарит печки докрасна, чтобы лето в эшелоне наступило, — и помчит, пулей помчит в Самарканд. Каких-нибудь пара недель — и они в Туркестане.

А уж там — лето вечное. Там солнце жаркое, дожди ласковые. Там хлеб и рис. Там чудо-ягода виноград, от нее кровь быстрей бежит и румянец на щеках расцветает (сам не пробовал, но слышал). Там горы из орехов и сушеных слив, крупных, с детский кулак. И баранины вдоволь — для всех. Нужно только достать обувь…

Так и караулил ворота — на пару с часовым, до самой темноты. В крепость входили и выходили люди, по их торопливости и суетливости было ясно: не начальство. Въехал автомобиль, и по старательно протянутому из окна пропуску снова было ясно: и это не оно.

Начальство появилось уже вечером. В глубине кремля грохнул конский топот, и караульный разом вытянулся во фрунт, выпучил истово глаза. Вот оно, дождался, — понял Деев.

Из ворот вылетел конь. Верхом — кто-то большой, могучий, в форменном кителе. Не различая впотьмах нашивки на рукаве, Деев кинулся под копыта:

— Товарищ командир!

Часовой рванулся было оттащить наглеца, но всадник уже осадил коня, и тот загарцевал на месте, вздымая передние ноги и грозя проломить черепа всем вокруг.

— Товарищ командир! — Деев кружил вокруг танцующего коня, стараясь одновременно докричаться до всадника и ускользнуть от караульного, что неуклюже суетился тут же, с мешающим за спиной штыком. — Пятьсот детей! Погибнут, если не помочь!

Караульный настиг-таки Деева и, не зная, как обезвредить, обхватил сзади — словно девку лапал, бестолочь! Локти оказались накрепко прижаты к телу, на спине повисла увесистая туша, не давая сдвинуться с места.

— Пятьсот детей! — надрывался Деев, перекрикивая топот копыт и стараясь вырваться из караульных объятий. — Им обувь нужна — позарез!

— Почему обратились ко мне? — Конный говорил спокойно, не повышая голоса — уверенный, что его услышат. — Откуда же у меня обувь?

— Не у вас — у ваших солдат! Пусть дадут нам взаймы сапоги — ненадолго, всего-то до вокзала дойти! Иначе застудятся дети по такому холоду! Босые они — все до единого…