Но грозовые тучи рассеялись… «Увы, к позору всех людей Вождь умер собственною смертью…» — метко обрисовал ситуацию один хороший поэт. И вот, 5 апреля после полудня я стоял на Пушкинской площади, ожидая трамвая № 17, который должен был отвезти меня в останкинский барак, где я тогда жил. Почему-то трамвая не было очень долго, и от нечего делать я подошел к газетному стенду, где меня сразу же обожгла очень краткая заметка (хроника), что «врачи-отравители» реабилитированы и все обвинения с них сняты! Никогда не забуду горячей волны радости, которая буквально залила меня, так что я едва не упал. Тут подошел набитый до отказа мой трамвай, куда я, что называется, «ввинтился». Я висел на поручне в этой немыслимой тесноте, и каждая моя клетка, что называется, пела от счастья. И вдруг молнией пронзила мысль, казалось бы не имеющая никакого отношения к реабилитированным врачам. «Ведь если нельзя было объяснить радиоизлучение Краба продолжением его оптического теплового излучения, то почему бы не объяснить оптическое излучение этой туманности продолжением ее радиоизлучения, имеющего, как я тогда уже знал, заведомо нетепловую природу? Значит, оптическое излучение Краба тоже нетепловое, оно порождается «релятивистскими» электронами, но с энергией еще в сотни раз большей, чем у тех, которые вызывают радиоизлучение!»
Трамвай тащился до Останкино минут 45. Я был в каком-то сомнамбулическом состоянии. За эти 45 минут я в уме выполнил весь теоретический расчет этого излучения. Приехав домой, я тут же без единой помарки написал статью в «Доклады Академии Наук», которую через неделю представил Григорий Абрамович Шайн.
Думаю, что это лучшая моя работа. Она вызвала настоящий взрыв дальнейших исследований во многих странах. Круги от этого взрыва расходятся до сих пор.
Через пару недель меня встретила моя знакомая (та самая), с которой я все эти три месяца не встречался, и как ни в чем не бывало, улыбаясь, сказала: «Вот видишь — а ты кипятился! Выпустили же твоих врачей — значит они невиновны. Это прямо написано в газетах». Мне нечего было ей возразить.
На заметку в «Правде» московский люд откликнулся незамедлительно. Я собственными ушами в пригородной электричке слышал посвященную этому выдающемуся событию песню, которая пелась на мотив популярного в те далекие годы утесовского шлягера «скучно жить мне друг Пеструха в мире одному…» Почти все слова этой удивительной песни я запомнил. Вот они:
Увы, конец этой песни выпал из моей памяти. Помню только, что он был очень мажорным. При наличии некоторой фантазии насмешливый и даже озорной тон этой песни можно рассматривать как современный аналог «пурим — шпил» — традиционного веселого действа, которым отмечается праздник «Пурим». Скорее, однако, эта песня отражает национальный характер русского народа, примечательной особенностью которого является отходчивость.
Песня была вестником оттепели. Она предвещала наступление эпохи бардов и менестрелей — надвигались звонкие шестидесятые годи. Увы, все проходит, и эта эпоха уже давно отошла в прошлое
Экстрасенсика
Как это ни покажется странным, я не обращал раньше сколько-нибудь серьезного внимания на этот «феномен». Под «феноменом» здесь, конечно, понимаются не полные жуткой таинственности рассказы о чтении и передаче мыслей на огромные расстояния, о «биополях», медиумах и прочих такого же рода категориях. Речь идет об устойчивом и я бы сказал — жгучем интересе общества ко всякого рода потусторонним материям. Конечно, термин «материя» мною применяется здесь в чисто условном смысле. Какая уж тут «материя»! Тем не менее факт остается фактом: и в нашем, безусловно самом прогрессивном обществе «развитого социализма», и в потребительском, постиндустриальном обществе со страшной силой загнивающего капитализма, а также в голопузом и бесштанном «третьем мире» интерес к комплексу проблем, которые я по старинке буду называть «нечистой силой», неимоверно велик.