Эшафот в хрустальном дворце: О русских романах В. Набокова

Наряду с этим в повествовании «дар» обесценивается. «Спеша на следующую пытку, Федор Константинович вышел с ним [учеником. — Н. Б.] вместе, и тот, сопровождая его до угла, пытался даром добрать еще несколько английских выражений» (с. 181). Вот еще пример семантического скольжения: «Как литератору, эти упражнения [шахматные. — Н. Б.] не проходили ему даром» (с. 191).

Вернусь, однако, к приведенной выше цитате: «Благодарю тебя, отчизна, за чистый и какой-то дар…» (с. 36). А. Долинин связывает эти строки Набокова со стихами Пушкина «Дар напрасный, дар случайный…» и строфой XLV шестой главы «Евгения Онегина». Наблюдение сделано на основании знакомства с набоковским архивом и кажется точным. Возражение вызывает другое предположение Долинина. Он возводит последние слова приведенной цитаты: «За чистый и крылатый дар. Икры. Латы. Откуда этот римлянин?» (с. 36) — к двум стихотворениям Пушкина: «В прохладе сладостных фонтанов…» и «Мы рождены, мой брат названый…», — дающим, по его мнению, то же каламбурное чтение «и крылатый = икры латы» (Звезда, с. 169). Однако в стихах Пушкина (Долинин приводит опорные для своего предположения цитаты в сноске 3, с. 177) присутствует только: «прозорливый <и> к[рылатый] поэт…» и «слог могучий и кры<латый>». Следует заметить, что набоковская отсылка к Пушкину восходит через его текст (или вслед за ним) к Платону, к его известному определению поэта: «Поэт — это вещь легкая, крылатая, священная».

Что касается последних слов цитаты «Икры. Латы. Откуда этот римлянин?» (с. 36) — они отсылка к другому адресату, к Энею, герою поэмы Вергилия, основателю Рима, первому римлянину. «Romane, memento», — обращается к нему в Царстве мертвых Анхиз (Песнь VI, строка 851). Набоковский текст обнаруживает переплетение пушкинских и вергилиевских мотивов: утраченная родина, великое назначение героя, избранничество, отмеченное в романе поэтическим даром, и будущая слава, связываемая с отечеством. Ср. в романе — Зина говорит Федору: «Я думаю, ты будешь таким писателем, какого еще не было, и Россия будет прямо изнывать по тебе, — когда слишком поздно спохватится…» (с. 409). Мотив Энея протягивается в «Дар» из «Подвига» (см. гл. III), он реализуется тут маргинально, но следы его обнаруживаются на протяжении всего повествования. Например, покупая ботинки, Федор думает: «Вот этим я ступлю на брег с парома Харона» (с. 74). Ср. в «Энеиде» (Песнь VI, строки 410–416). Другая отсылка к поэме приводится далее в тексте главы: см. перевод 302-й строки из песни VI (с. 86–87).

Но набоковская аллюзия числом этих адресатов не исчерпывается. Стихи Федора «Благодарю тебя, отчизна / За злую даль благодарю…» (с. 66) являются ответом на стихи Г. Адамовича, пародийное воспроизведение которого в образе Христофора Мортуса в романе «Дар» многократно отмечалось критиками (см., например, ту же статью А. Долинина в журнале «Звезда»).

Цитирую:

За все, за все спасибо: за войну,
За революцию и за изгнанье.
За равнодушно-светлую страну,
Где мы теперь «влачим существованье».

Нет доли сладостней — все потерять.
Нет радостней судьбы — скитальцем стать,
И никогда ты к небу не был ближе,
Чем здесь, устав скучать, устав дышать,
Без сил, без денег, без любви,
В Париже.

Стихотворение было напечатано в парижском литературном журнале «Новый корабль» в 1928 году (№ 4. С. 3).

Фигурой для подражания в «Даре» становится треугольник из «Евгения Онегина»: Онегин — Ольга — Ленский. Его пародийное отражение в романе — треугольник: Яша — Рудольф — Оля. Яша Чернышевский — молодой поэт, изучал в Берлинском университете философию и «писал стихи на переводно-немецкий манер» (с. 47). Ср. у Пушкина:

По имени Владимир Ленский,
С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.

(II. VI. 5–8)

Эффект пародии создается смешением полов: Яша влюблен не в Ольгу, а в Рудольфа. «„Я дико влюблен в душу Рудольфа“, — писал Яша своим взволнованным, неоромантическим слогом» (с. 51). Ср. о Ленском:

Ах, он любил, как в наши лета
Уже не любят; как одна
Безумная душа поэта
Еще любить осуждена.

(II. XX. 1–4)

«Я влюблен […] в ее здоровье, в жизнерадостность ее» — продолжает Яша, (с. 51). Ср. качества Ольги:

Всегда как утро весела.

(II. XXIII. 2)

И далее ее портрет:

Улыбка, локоны льняные,
Движенья, голос, легкий стан.

(II. XXIII. 6–7)