Эсэсовцы под Прохоровкой. 1-я дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» в бою

— Противотанковые пушки, Цыпленок. Если их ставят наверх, то дальше мы не пойдем. Наоборот, мы будем чего-то ждать. А кроме того, меня радует вот это. — И он показал лопатой на Ханса, определившего себе место и начавшего рыть окоп. — То, что ему придется рыть глубже всех, так как он самый длинный.

«Типичный оптимист, — вздохнул Блондин. — Когда он в Лихтерфельде должен был идти на дополнительные занятия, то радовался, что ему удалось не дать инструктору сходить в увольнение».

Вечер был душным.

Солдаты сидели или лежали в своих окопах. Ханс ушел неизвестно куда, наверное, к командиру роты. Куно и Камбала чистили пулеметы, разговаривали или спорили. Петер чистил затвор тщательно, серьезно, сосредоточенно. Пауль и Йонг спали. Эрнст закусывал, а Блондин наблюдал за ним. На самом деле он больше слышал, чем видел, и обрадовался, когда Эрнст спрятал консервную банку, убрал хлеб, вытер о траву свой нож и, щелкая языком, стал ковыряться в зубах.

— Ты что, заболел?

— Почему?

— Не ешь ничего! Может, сигарету хочешь, по крайней мере?

«Где у меня еще были сигареты из дома? Куда я их запихнул? А вот, есть еще несколько штук».

— Огоньку не дашь?

Эрнст нагнулся поглубже в окопе, чтобы прикурить сигарету. Они курили «в кулак», и, пока некоторое время не разговаривали, оказалось, что Эрнст ждет ответа.

— Что ты спросил, Эрнст?

— Не заболел ли ты. Есть не хочешь и при этом атакуешь, как сорвиголова, просто самоубийца! Хотя командир взвода думает, что ты герой, и, может быть, за это получишь орден. Но я не хочу бегать за героем, чтобы защищать его от русских.

Когда он переходит с диалекта на хохдойч или по крайней мере пытается, то это — серьезно. И Блондин это знает. Он сильно затянулся и пробормотал:

— Нервы сдали. Все из-за проклятых глаз.

— Глаз? — Эрнст растерялся. — Я не ослышался? Глаз?

— Да, глаз! Я хотел от них убежать! Просто убежать от глаз!

— Вот это да! Цыпленок! Убежать от глаз! Теперь я понимаю, что у тебя действительно сдали нервы. Глаза тебе помешали. Если бы не я, то тебе была бы крышка.

— Смотри, чтобы у тебя вместо ордена на героической груди не оказался номерок пациента психушки. Это же надо… глаза…

Они замолчали, пока тихий храп не заставил Блондина улыбнуться. «Он воспринимает мою почти смерть очень невозмутимо», — подумал Блондин. Он прислонился к стене своего окопа и стал наблюдать за огоньком своей сигареты, ярким и красным, когда он затягивался, огненным кружком, становящимся все уже и медленно вгрызающимся в бумагу. Он нюхал дым, и это было как раньше, как дома в первые вечерние часы: спокойствие, пребывание с самим собой, огоньком сигареты и музыкой: «Ветер пожаловался мне», «Она не хочет ни цветов, ни шоколада», «Что говорил ты мне о любви и верности».

Храп соседа усилился, он булькал и хрипел с удивительной равномерностью.