Эсер

– Ну вот ты папка, всю жизнь работаешь, так?

– Так.

– Мозоли кровавые на руках.

– Ты попусту не балаболь. Что тебе мои мозоли? Если что-то хочешь сказать, так говори.

– Я то, папка, хочу сказать, что мы с тобой горбатимся, спин не разгибаем, а Николаевич наш ни дня не работал. Так почему у нас щи с капустой, а у него с убоиной?

– Ишь, ты! Много ты погорбатиться успел? А Николаевич… так он государев человек. Ему положено.

– Кем положено?

– Богом. Царём. Издревле так заведено. Его это земля.

Люди делятся на тех, кто может со всем смириться, и тех, кто замечает любой изъян и не терпит его. Одни всё потеряют, потом выпьют, проспятся и как будто счастливы. Каждой мелочи рады. А других коробит всякая такая же мелочь, любая несправедливость. И не могут они спокойно жить, будто сидит что-то внутри, покоя не даёт, свербит и чешется. И маются они всю жизнь, потому что ничего с этим поделать не могут. И видит бог, что Буяну жилось бы намного легче, если б он относился к первым.

– Не верю я, папка, что бог так положил, чтобы одни работали до кровавого пота и ходили от голоду животы поджавши, а другие с жиру бесились. Ты вот зимой трёх зайцев в петлю поймай, одного отдай. А Тарасик наш на охоте только водку пить горазд, да так, что его потом всем скопом из лесу тащат (гляди, чтоб не обблевал), а вся пожива его. Коли бог так положил, так не нужен нам такой бог. Плохой то бог. А коли царь так велел, так и царя нам не надо.

Буян высказал всё на одном дыхании, аж покраснел.

– Что, засадил? – отец спокойно кивнул на колун, который всё-таки безнадежно застрял в чурке. – Дай я.

Отец подошёл, попытался вытянуть колун. И с одной стороны дёрнет, и с другой, и ногой упрется, и матом ругнётся, а никак. Чурка скрипит, а не пускает.

– Вот, бестолочь, – упрекнул он сына, но не зло, и сел на бревнышко. – Подай там квас в крынке.

Они попили хмельного квасу. Обильно попили, по подбородку текло.

– Таков порядок, сын, – спокойно начал объяснять отец то ли Буяну, то ли себе. – Не случаен этот порядок. Да, тяжело. Да, несправедливо. Но бог терпел, и нам велел. Чай, не мы самые умные, чтобы его менять, порядок-то. А то попробуй поменять, так голову с плеч.

Он встал и подошёл к застрявшему колуну.

– Вот сюда деревянный кол вычешем, забьём. Потом на кол воды полить надо. Кол от воды разбухнет, чурка сама и расколется.

Буян задышал громко носом и покачал головой. Да и кто в его возрасте носом так не дышал? Кто в его возрасте терпел? Кто не хотел поменять весь мир? С ног на голову всё переставить. Если в юности человек не готов с богом или с чертом на руках побороться, то в старости ему страшно будет и за калитку выйти. Буян резко встал, силой дёрнул колун, и он немного поддался. За пару движений Буян расшатал его, как молочный зуб, и вырвал из чурки. Встал, широко расставив ноги, замахнулся со всей силы и… представил Буян на месте чурки голову Николай Николаевича, как он смеётся своими толстыми блестящими губами, даже почувствовал запах водки. Буян ударил на выдохе со всей мочи.

Топорище сломалось пополам, а чурка так и не раскололась.

– Ох, пропадёт, – отец смотрел на Буяна, словно в первый раз его видел. – Пропадёт твоя буйна голова.

– Пропадёт, – говорил он. – Твоя буйна голова.

4

Под конец века больше одиннадцати миллионов сельских жителей перебрались в город. Произошло это за неполных два десятилетия. В большинстве своём это были молодые люди, мужики. Они побросали свои так и невыкупленные земли, косые хаты, жён, детей, божьи образа. Перекололи скотину. Это было подобно новому Великому переселению народов. Люди искали в городе еды и работы, но не находили там ни первого, ни второго. Столица закипала, как котелок с которого не сняли крышку. Этот кипяток должен был разлиться по брусчатке.

Крошечным камушком в той огромной лавине переселенцев был и Буян.

Дожив до четверти века, Буян полностью оправдывал своё имя. Он вымахал до двух метров без полпяди, и раздался до косой сажени в плечах. Лицо его обросло густой чёрной бородой, такой же черный был и волос на голове, который он почти никогда не стриг. Маленькие, как болотная черника, глаза стреляли из-под тяжёлого низкого лба.

Отца не стало, когда Буяну только-только исполнилось двадцать, и он остался совсем один. Семья Кулаковых не была плодовитой: все его братья и сёстры умерли во младенчестве. Всем погост да грай ворон. Сам Буян не женился. Конечно, водил девок на сеновал, но до свадьбы не дошло. И как не надрывал живота Буян, сохранить хозяйство ему не удалось. Сперва продал коня, потом корову.

И вот однажды ночью, в мае он собрал остатки сбережений, краюху хлеба в котомку за плечо, посидел на отцовской кровати, поджёг усадьбу Николай Николаевича и ушёл, куда глаза глядят. Хотел и свою хату поджечь, но пожалел. Авось, кому пригодится ещё.