Ермак Тимофеевич

— Послал мне Бог на мою сиротскую долю доброго человека, он мне и поведал, да и сказал, чтобы я имени не упоминал лиходеев, коли хочу, чтобы голова моя на плечах осталася… Я так и сделал. Поглядел денек на Москву, съездил в Неволю…

— Это что же такое? — спросил Семен Иоаникиевич.

— А где царь живет, Александровская слобода так прозывается.

— А царя видел?

— Видел, натерпелся страху…

— Что так?

— Страшный такой, весь черный, как монах, а глаза, как уголья, горят…

— И слуг царских видел? Как их там…

— Опричников?

— Да.

— Видел, тоже, как монахи, в черном.

— Грамоту-то, значит, назад привез?

— Нет, Семен Аникич, разорвал ее — от греха, по совету того же доброго человека… Не ровен час, говорит, признают, что у тебя грамотка к Обносковым и сам пропадешь, и накликаешь беду на голову пославшего ее с тобой…

— Так, так! Это правильно!

— Уж прости меня, Семен Аникич, коли не так сделал, как надобно. Больно напуган был…

Яков низко поклонился старику Строганову.

— Чего там прощать, благодарить мне тебя нужно за службу молодецкую. Я сам тут натерпелся страху за тебя и за себя, опасаючись, как бы не попался с грамоткой, а ты молодцом все дело обделал, и себя и меня спас. Спасибо… Большое спасибо. Казны-то хватило?

— Вдосталь, Семен Аникич.

— Ну все едино, что осталось — твое, а это тебе еще за службу верную…

И Семен Иоаникиевич отпер один из шкафов, вынул мешочек с деньгами и подал его Якову.

— За что жалуешь? И так много довольны твоими милостями, — взял мешок и, спрятав его за пазуху, низко поклонился Яков.

— Ничего, пригодится тебе детишкам на молочишко. Не век тебе бобылем быть, пора и в закон вступить, благо невесту себе подыскал, кралю писаную…

— Невесту! — удивленно воззрился на него Яков.

— Что ты на меня уставился, точно сам не знаешь?.. Поведала Домаша свою тайну Аксюше, а Аксюша мне…

— И ты, Семен Аникич?.. — дрогнувшим голосом спросил Яков.

— Я что? Я сказал, коли вернется жив-здоров, так с Богом, веселым пирком да за свадебку… У нас ведь тоже без тебя свадьба затеялась, за Ермака Аксюшу сговорили…

— Слышал я, слышал…

— От кого? — тревожно спросил Семен Иоаникиевич.

У него мелькнула мысль, что Яков слышал это в Перми.

— Да как приехал, наши молодцы мне сказывали… В поход он ушел, Ермак-то Тимофеевич… А тебя, Семен Аникич, уж как мне и благодарить, не знаю…

Яков опустился на колени и поклонился ему в ноги.

— Что ты, что ты! — подскочил к нему старик Строганов, успокоенный его ответом относительно того, где он слышал о сговоре Ермака с Ксенией, — Богу так кланяйся, а не людям…

— Вместо отца ты мне, Семен Аникич, — встал с колен растроганный Яков.

— А коли вместо отца, дай я обниму тебя… Утешил ты старика своими вестями.

Семен Иоаникиевич обнял и трижды поцеловал Якова. Тот ушел от него, положительно не чувствуя под собою ног от радости.

— Недаром я Домаше обновы да гостинцы привез московские, да такие, что у нее глаза разбегутся… Молодец, девка, без меня здесь дело оборудовала… Как бы повидаться с ней?

Но это был для него положительно день сплошных удач. Не успел он вернуться в избу, как за ним прибежала посланная из светлицы с наказом явиться к Ксении Яковлевне. Он не заставил себя долго ждать и через каких-нибудь четверть часа входил в светлицу с балалайкой в руке.

Он думал застать Ксению Яковлевну и Домашу в рукодельной, но их там не было. Сидевшая на своем обычном месте Антиповна приветливо ответила на его поклон, поклонились ему с улыбками и сенные девушки, сидевшие за пяльцами.

Яков остановился в недоумении посреди горницы и, обведя всех вопросительным взглядом, остановил его на Антиповне.

— Пройди, добрый молодец, в следующую горницу. Там Ксения Яковлевна, — сказала старуха.

Яков быстро воспользовался этим разрешением.

Во второй горнице он застал, кроме Ксении Яковлевны, и Домашу.

Свидание было сдержанным в присутствии третьего лица, но нежным. Яков попросил дозволения принести привезенные им из Москвы подарки. Разрешение ему, конечно, дали с радостью.

Подарки действительно были такие, что не только у Домаши, но и у Ксении Яковлевны разбежались глаза.

— Прости меня, Яшенька, я о тебе дурно думала… — вырвалось у Домаши.

Яков только посмотрел на нее любовно-укоризненно.

В тот же день Домаша повела его к своей матери. И Мариула благословила их.

Со следующего дня Ксения Яковлевна ежедневно звала в рукодельную Якова, где по ее приказу сенные девушки в песнях величали его и Домашу, как жениха и невесту. Запевалой была невеста. Голос ее звучал особенно чисто и звонко.

Ухарски весело играл и Яков на своей балалайке. Хорош он был и прежде, но теперь казалось, что он вкладывает в свой незатейливый инструмент всю бушевавшую в его сердце любовь и страсть.

И Ксения Яковлевна, и Домаша с восторгом слушали его.

XVII В глубь Сибири

Медленно тянулось время для Ермака Тимофеевича и его дружины в их чудном зимовье. Первую неделю, другую, когда пещера была им внове, когда приходилось отвоевывать ее себе, как жилье, от прежних обитателей-медведей, попавших казакам на жаркое, люди были веселы и довольны и наслаждались отдыхом после далекого пути.