Ермак Тимофеевич

— Что же это за имя такое? Это не имя, а кличка. Твоего отца-то как звали?

— Андреем.

— Вот это так, это христианское имя. А отец-то как звал тебя?

— Мариулой.

— Да кто он был-то?

— Известно кто — человек.

— Русский?

— Русский.

— Цыганка она, братцы, вот что, — заявил один из казаков.

— И впрямь цыганка.

На этом допрос был кончен.

Стало светать.

XIX Хворь усиливается

Чуть забрезжило раннее летнее утро, как казаки уже принялись за работу. Заступами, всегда имевшимися при них в походе, — их несли более слабые, находившиеся в задних рядах, — они вырыли громадную могилу и свалили тела убитых кочевников, предварительно раздев их догола, так как одежда, как бы они ни была ветха и бесценна, считалась добычей; у некоторых убитых, впрочем, на руках оказались кольца, серебряные и даже золотые. Их, конечно, не оставили у покойников. Эта часть добычи, как лучшая, предназначалась атаману, а он иногда разделял ее между более отличившимися. Атаманские подарки играли роль орденов и очень ценились казаками.

Так было и теперь.

Когда тела были свалены в яму и засыпаны, казаки возвратились на пригорок, где сидел задумчиво атаман, наблюдая за работой людей, а быть может, даже и не замечая ее.

Старейший после есаула казак подал Ермаку Тимофеевичу горсть собранных с убитых колец. Атаман рассеянно взял их и тут же стал выкрикивать, во-первых, двух раненых, затем замеченных им во время дела как особенно усердных и стал оделять их кольцами.

Одним из свойств Ермака Тимофеевича, привлекавших к нему сердца людей, была необычайная справедливость при оценке заслуг — он всегда награждал самых достойных, которые признавались таковыми всеми, за немногими исключениями, так как люди везде люди, а между ними есть непременно людишки, которые постоянно горят на медленном огне злобной зависти ко всему выдающемуся, ко всему, что, по их собственному сознанию, выше их. Такие были, бывают и всегда будут на всех ступенях общественной лестницы, начиная с подножия царского трона до шайки разбойников.

В общем, награды Ермака Тимофеевича за время его атаманства всегда признавались справедливыми громадным большинством его людей. Признаны были таковыми и теперешние награды.

Обычно Ермак Тимофеевич ничего не оставлял себе, но на этот раз он изменил этому обыкновению. Среди собранных с убитых кочевников колец одно было особенно массивное и, по-тогдашнему, видимо, хорошей работы. Его оставил Ермак себе — надел на мизинец левой руки: кольцо, бывшее на руке тщедушного кочевника, не лезло на другие пальцы богатырской руки Ермака. Это обстоятельство не осталось незамеченным и даже возбудило толки.

— И на что ему это кольцо, такое махонькое?.. — недоумевал один.

— Наверное, не для себя, — отвечал шедший рядом товарищ.

— Как не для себя?

— Да так.

— Для кого же…

— Может, для зазнобушки…

— Окстись! У Ермака-то зазнобушка?..

— Он что, не человек?

— Когда же это было? Я уж много лет с ним, не замечал такого. Монах монахом…

— А может, теперь и прорвало…

— Несуразное ты баешь, приметили бы…

— А разве не приметил, что он стал чудной какой-то?..

— Сменка-то в нем есть, это правильно…

— Вот видишь!

— Только не с того это, не от бабы…

— А с чего же, по-твоему?

— Со скуки…

— О чем ему скучать-то?

— А по вольной жизни…

— Сказал тоже… Он сам себе хозяин. Захотел — на землю сел с нами, захотел — увел нас куда глаза глядят…

— Да куда вести-то…

— Да хотя назад, на Волгу…

— Нет, брат, там стрельцы засилье взяли… Тютюкнула для нас Волга — аминь…

— И со стрельцами тоже посчитаться можно…

— Считались, знаешь, чай, а сколько потеряли товарищей… Не перечесть…

— Это точно…

— То-то и оно-то…

— Ну в другом месте…

— Оно, конечно, можно бы… Только где это место-то? Може, он не знает…

— Ермак-то не знает?.. Он все знает.

— Пожалуй, что знает… Оттого я и мекаю, что не от скуки, а кто ни на есть зазнобил ему сердце молодецкое…

— Кому зазнобить-то здесь?..

— Уж того не ведаю.

— Некому! — решительно заключил спорщик.

Такие или подобные разговоры шли во всех рядах возвращающихся в поселок казаков.

На строгановском дворе только утром узнали об уходе оставшейся половины новых поселенцев во главе с Ермаком Тимофеевичем. Куда они пошли? Зачем? Вернутся ли? Эти вопросы пока оставались без разрешения.

Строгановы, и дядя и племянники, были сильно встревожены, но ненадолго. Вскоре один из гонцов, разосланных в разные стороны, принес известие, что Ермак с людьми возвращается в поселок, что ночью готовилось нападение кочевников на усадьбу, им предупрежденное. Тут поняли значение и кучи хвороста, наваленного у острога, и брошенных тут же трута и кремня. И все ужаснулись. Опасность, если бы, пользуясь сном посельщиков, кочевникам удалось поджечь острог и произвести нападение на усадьбу, была бы несомненно велика. Кто знает, чем бы могло окончиться все это.

В это утро к Семену Иоаникиевичу явилась Антиповна, расстроенная и смущенная.

— Что случилось? — спросил старик.

— Беда, да и только, Семен Аникич. Я к твоей милости…

— Да что такое?.. С Аксюшей что-нибудь?