Ермак Тимофеевич

«Люди чутки — сейчас признают, что не тот уже Ермак, каким был на Волге, чего доброго, и назад повернут! Тогда прощай и милость царская, и царское прощение, и знатная добыча, ожидавшая их в сибирской земле… Нечего было и огород городить! И на славное имя Ермака Тимофеевича наложится пятно бесславия!»

Так думал его друг и есаул, а оттого и понятна его радость при виде ободрившегося атамана, орлиный взгляд которого снова поспевал повсюду, всё примечал и невольно заставлял людей подтягиваться.

Челны между тем медленно плыли всё дальше и дальше.

XII На зимовье

Сопровождавший Ермака и его людей проводник из крещёных татар, по имени Мина, в просторечии Миняй, тоже выражал мнение, что по Чусовой долго не проедешь, так как вода на реке стала прибывать, что указывало на приближавшуюся зиму. Половодье на реках запермского края и Сибири бывает перед их замерзанием, а не перед вскрытием, как в реках центральной России.

Дядя Миняй, так звали проводника, был уже старый, но крепкий и телом и духом человек. Когда-то молодым парнем он был взят в плен ещё при Анике Строганове, крещён им и так привык к своему новому хозяину, что тот души не чаял в нём и считал его самым преданным себе человеком.

Миняй и был таким, да таким и остался по отношению к сыновьям и внукам Строгановых. Сибирь, то есть всё пространство за Егорским Камнем, как назывались Уральские горы, была известна ему как свои пять пальцев. Такой человек был золотом для далёкого похода. Его-то и отправили с Ермаком Тимофеевичем Строгановым.

— Придётся зимовать, — говорил он, призванный на совет Ермаком и Иваном Ивановичем.

— Да где же зимовать-то? В лесу? В открытом поле не зазимуешь, придётся рыть землянки, так это надо теперь делать. Наступят морозы — землю заступом не возьмёшь, — сказал Ермак.

— Зачем в лесу? В поле найдём место для зимовки. И землянок не надо, тепло и без них будет.

— Это как же? — в один голос спросили Ермак Тимофеевич и Иван Иванович.

— А пещеры тут есть неподалече, на берегу, в них мы и прозимуем, в тепле и в безопасности…

— Пещеры? — спросил Ермак Тимофеевич.

— Да. Може, придётся из них медведей выгонять, ну да эта беда не велика, с этим зверем-то управимся.

— Вестимо, управимся, — заметил Иван Кольцо.

Разговор происходил на первом челне, где вместе с атаманом и есаулом находился и проводник Миняй.

Лес окончился, снова пошли отлогие пустынные берега.

— Ишь, пусто-то как кругом… Ни тебе деревца на топливо, ни тебе зверя никакого на еду… Тут с голоду помрёшь, никто и знать не будет, — сказал однажды Иван Иванович.

— Зачем с голоду умирать? — отозвался Миняй. — Земля богата и топливом, и живностью.

— Да где же это всё?

— Погодь маленько, добрый молодец, скоро опять леса пойдут, а там и к пещерам подъедем.

— Не видать этого-то.

— Оно и не видать, потому далеко, да и поворот река делает… Вот оно что.

— Ладно, увидим.

— И увидите, я уж знаю.

Дядя Миняй оказался прав. Через несколько суток пути пошёл действительно густой лес, который, казалось, тянулся на необозримое пространство.

Время между тем летело. Прошло бабье лето. Стали завёртывать сперва сильные утренники, а затем и холода: пошли дожди, вода на Иртыше поднялась, и река загудела ещё сильнее.

— Ишь как стонет, прежде нежели попасть дяде-морозке в лапы, — говорил дядя Миняй.

— Где же твои пещеры-то? — спрашивал Ермак Тимофеевич.

— Сейчас будут. Тут недалече, — отвечал он.

Но прошло ещё несколько суток, а это «недалече» всё ещё было далеко.

Погода между тем всё более и более портилась. По небу медленно тянулись свинцовые тучи, беспрерывно шёл ледяной дождь, мелкий, пронизывающий до костей, лес почернел и стал заволакиваться туманом. Казалось, над рекой висели только голые скалы, в которых она билась, рвалась на свободу, но они не пускали её и заставляли со стоном нести воды в своём сравнительно узком русле.

Тяжело стало казакам справляться с бурливой рекой, да и вообще настало для них трудное житьё: мокрота, холод, невозможность согреться у костров, которые не горели, а только чадили дымом, разъедавшим глаза.

Люди приуныли, печальны стали, задумчивы, с пасмурными, как погода, лицами, не слышно, как прежде, ни говору весёлого, ни песни молодецкой.

Уныние напало снова и на Ермака Тимофеевича — больно стало ему за его людей, жаль добрых молодцев, а между тем ничего не мог поделать он.

Наконец выдался один погожий день, выглянуло из-за серых туч солнышко, тусклое, холодное, но всё же показавшееся в диковинку казакам, давно не видавшим его. По обеим сторонам реки зазеленел сосновый лес.

— Вот наше и зимовье, — сказал Миняй. — Поворачивай чёлн вправо! — крикнул он рулевому.

Атаманский чёлн повернулся, за ним повернули и другие и стали приставать к берегу, к намеченному Миняем месту. Невиданное прежде зрелище представилось им. В отвесном скалистом берегу оказалось глубокое ущелье, точно ложе высохшей реки, куда Чусовая не могла направить свои воды, так как дно ущелья было выше уровня её воды и поднималось постепенно в гору, между высоко нависшими скалами.