Ермак

Я через целик и мушку отслеживал проходящих мимо меня каторжан. Скоро первые сани достигнут отметки, после которой мы откроем огонь. «Даже головной дозор вперёд не отправили, – подумал я. – Совсем нюх потеряли ребята». Ещё чуть-чуть, и можно стрелять. Я взял на мушку возницу десятых по счету спереди саней. Первые сани пересекли обозначенную Головачевым линию открытия огня. Выстрел! Возницу снесло из саней. Его тело упало между оглоблей, и сани остановились. Справа и слева от меня заговорили винтовки юнкеров. Огонь был убийственным.

Теперь будем выполнять поставленную Головачевым задачу – отстреливать наиболее активных каторжан. Если по моим утверждениям отстреливать офицеров в первую очередь при засадах в тылу врага, когда мы с ним разрабатывали тактику ведения боя в этих условиях, сотника корёжило, то по каторжанам он сам мне поставил такую задачу и разместил рядом с собой в цепи ячеек засады.

Смотрим, кто начал проявлять активность. Жаль, рядом нет корректировщика. Но отсутствие оптики на винтовке позволяло самому оценивать ситуацию.

Ага, вот кто-то замахал руками, что-то выкрикивая. «Наш клиент!» – подумал я, навел мушку и мягко потянул за спуск. Выстрел. Одним руководителем стало меньше.

Кто ещё? Мой взгляд начал скользить вдоль обоза бунтовщиков. Ещё один стал что-то кричать и показывать рукой на наши огневые позиции. «Нет, организованной атаки нам не надо!» – успел подумать я, пока тело на автомате делало свою работу. Выстрел, и каторжанин, получив пулю в лоб и разбрызгав затылком, слетел с обочины тракта, на который успел забраться.

А дальше понеслось. Каторжане через снежную целину попёрли на нас по пояс в снегу, стреляя из всего, чем были вооружены. «Наковальня» сработала отвратительно. Десяток солдат и пятёрка юнкеров стреляли во фланг бунтовщикам, но их точность была нулевой.

Я слился со своей винтовкой в одно целое и долбил, как из пулемёта, пытаясь охватить как можно больший сектор и еле успевая менять пачки патронов, передёргивать затвор. Остановился только после того, как целей не осталось. Последних бил уже чуть ли не в упор, метрах в двадцати. Проверил подсумки. Осталось пять пачек от двух десятков. «Семьдесят пять выстрелов. За тридцать попаданий могу голову отдать, – подумал я. – Сорок процентов пораженных целей. Обалденный для скоротечного боя результат».

Я, расслабившись, растянулся на лапнике и прижался горящей щекой и лбом к холодному прикладу винтовки, вдыхая запах сгоревшего пороха. Давно я так не стрелял. Спасибо, винтовочка, выручила. Могли нас смять каторжане. Ещё чуть-чуть, и смяли бы. Очнулся от голоса сотника.

– Ермак, оглоблю тебе… – Головачев, застыв заиндевевшей фигурой надо мной, поперхнулся и продолжил: – Много видел хороших стрелков, но то, что творил сегодня ты…

Сотник снял с усов иней и лёд, откашлялся и продолжил:

– Теперь верю, что можешь, стреляя, буквы рисовать на мишенях. Спасибо тебе. Если бы не ты, могли бы и потерпеть поражение.

– Ваше благородие, отбились – и слава богу, – ответил я, вставая и попытавшись принять стойку смирно.

Сотник, ничего не говоря, сграбастал меня в объятия.

– На награду обязательно представлю, – прошептал мне на ухо Головачев. – Молодец! Спасибо тебе!

Пошли доклады от портупей-юнкеров. Отделались, можно сказать, легко, с учётом трехкратного превосходства каторжан-бунтовщиков и хренового действия «наковальни». Двое убитых и пять человек раненых юнкеров. Мой «казак» Васильев, благодарю тебя Господи, остался жив. В ранце у меня было три комплекта перевязочных материалов. Использовал их для тех, кто, по моему мнению, мог выжить.

Не дай вам бог делать такой выбор. Перебинтовать того, кто, возможно, выживет, и не сделать этого с тем, кого списал из живых. Впервые, за всю свою жизнь в этом мире, попросил закурить. Затянулся папироской и ничего не почувствовал. Грамм бы двести неразбавленного спирта! Чувствую, и это не поможет. Всего полгода прожил с ребятами, а как тяжело их терять!

После оказания помощи цепью двинулись к тракту, проверяя по пути убитых или раненых бунтовщиков. Заметив, как старший портупей-юнкер Забелин склонился над одним из лежащих каторжан и достал кинжал, выстрелил по телу бунтовщика навскидку. На мой выстрел сбежались юнкера, которые были рядом, и подбежал, продираясь через сугробы, сотник Головачев.

– Что случилось? – спросил взводный.

– Ваше благородие, лучше будет, если все каторжане погибнут от пуль. Ни к чему резаные раны. Найдётся много защитников нашим борцам за свободу. Чтоб их черти жарили…

Головачев задумался, а потом выдал конкретный приказ:

– Живой не живой – проверять стреляя!

Когда добрались до тракта, прозвучало еще пара-тройка выстрелов контроля. На дороге встретились с солдатами и юнкерами, которые были в «наковальне». Если юнкера имели бледный вид, то солдаты конвоя выглядели героями Советского Союза. Как же, участвовали в уничтожении противника.