Ермак

— А ты верь не верь, а что сказывается в народе, то и свято, — ответил гусляр. — Золотое словечко народом не зря говорится, не по-пустому сеется…

— Это ты верно, гусляр, поведал, — ободрил старика Ермак. — Под каждой байкой захоронен добрый разум. Рассказывай дале, батюшка…

— А вот и дале мой сказ. Не то диво-дивное, что всех двенадцать сестер поборол калика перехожий, а то, что после свершилось… Солнышко упало за горы, и пригласили сестрицы гостя в свое подземелье. И вот, сынки, вошли двенадцать удалых сестер туда девками, а на утро все до одной вышли бабами. «Гой еси ты, калика перехожий, много ли у вас на Руси богатырей таких?» — спросили дорогого гостя сестры. Старик смиренно поклонился им и ответил: «Что я за богатырь, сами видите, милые: и сед, и мал, и ногами крив. Самый я последний из последних на русской земле, самый немощный из придорожных старцев». Возрадовались сестры: сильна и крепка Русь, могучий у нее корень, никому — ни злому татарину, ни другому лютому врагу не выкорчевать его отныне и до века. Золотое семечко посеяно, и колос будет тугой и тучный!

Слепец тронул струны и запел протяжно:

Эх, да дороженька тырновая-я,

Эх, да с Волги-реки…

— Молодец, старик, добрую поведал байку… — похвалили старика казаки. Ветер хлестал парусами, подгонял струги. Гремели уключины — казаки упружисто гребли. Уходили назад низовые приволья, степи, камыши и тальники, и вдали темной грядой уже смутно маячили Жигулевские горы. Повольники обогнули их и свернули в устье Усы.

Неприветливо встретила казаков лесная трущоба. Откуда ни возьмись, на берег вышли горластые, задиристые детины:

— Эй, кто такие? Откуда принесло? — В руках у лесовиков дубины из корневищ, пищали за поясом. — Давай поворачивай назад, зипунщики! — кричали они и угрожающе трясли дубинами.

Прежде чем Ермак успел что-либо ответить, с одного из казацких стругов раздался насмешливый голос:

— Братцы, глядико-сь, это же кикиморы лесные!

— Сами вы кикиморы! — на замедлил с ответом огромный белесый детина с большой круглой головой. — А ну-ка, хлопцы, скличь наших, мы этих пришлых в дубье возьмем.

Казаки загорячились и начали выхватывать сабли. Орава лесовиков сгрудилась на берегу и тоже рвалась в бой. Особенно кипятился маленький, похожий на ярыжку, человечишка. Он юлил в толпе и выкрикивал:

— Бей их, браты, гони их прочь!

Назревала злая схватка.

Но ссориться с лесовиками не входило в расчеты Ермака. Надо было немедленно вмешаться. Атаман поднялся во весь рост и, тяжелый, властный, одним грозным окриком угомонил станичников. Затем он, помолчав, обернулся к людям на берегу и уже по-другому, весело и с лаской выкрикнул:

— Здорово, браты! А скажите, чьей вы ватаги, удальцы?

— Мы атаманские! — выпятив грудь, важно ответил белесый детина. — По всей Волге гремит Федька Молчун!

Много на волге промышляло ватаг, но Ермак ничего не слыхал о Молчуне, однако же и виду не подал об этом.

— Добрый ухарь Федька Молчун! — уважительно сказал он. — Слух по Волге катится. Да и вы — один к другому молодцы.

Повольникам на берегу похвала атамана пришлась по душе, они замахали шапками.

— Что же, греби выше и ставь стан! — заговорили они. — Мы разве что…

— И за это спасибо, браты, — про себя усмехнувшись ответил Ермак. Казаки, не мало удивляясь, что атаман их такой мирный, дружно ударили в весла и темной струей Усы поплыли вверх по реке среди дремучих чащоб, подступивших к речке. Вековые сосны тянулись к облакам. Торжественная тишина наполняла глухомань. Поворот, и перед станицей внезапно распахнулась светлая, веселая елань.

— Тут и быть стану! — сказал Ермак и повелел пристать к берегу.

Разом оживились дебри, задымились костры, и казачий говор повис над Усой.

Через несколько дней, в которые Ермак, не теряя времени, старался сблизиться с Молчуном и его ватагой, в стан пришел тонконогий ярыжка и запросился к атаману. Казаки доставили его к Ермаку. Ярыжка полез за пазуху и вынул мятый лист.

— Это что за чудо-юдо? — удивился Ермак, разглядывая лист.

— То грамота от атамана Федора Молчуна тебе с повелением, — важно вымолвил ярыжка. — Как нам известно, ты хочешь быть с нами заодно, так вот, — наказано тебе идти к нему с дарами и поклоном, тогда и примет он вас под свою высокую руку!

Ермак потемнел, сжал кулаки, но сейчас же взял себя в руки и, сокрушаясь, ответил:

— Эх, жалость какая, в грамоте не силен я. Вот мои грамотеи разберут, что к чему, а я подумаю, как честь вашему батьке оказать!

— То-то же, — чванливо сказал стряпчий. — Да и прикажи своим людишкам накормить меня посытней, да медом попотчевать.

— Будет и это! — согласился Ермак.

Пока ярыжку угощали у костра, атаман обдумывал, как быть. С самим Молчуном договориться не удалось — с норовом и вздорный человек, но со многими его людьми казаки уже сдружились, и те не прочь были примкнуть к станице. «Что ж, не вышло подчинить ватагу миром, придется это сделать силой», — решил Ермак и подошел к костру.

— Ну как, уважили? — спросил он ярыгу. — А когда же к атаману вашему жаловать — сейчас или после?