Ермак

На поляне, на берегу ручья, собрались вогулы, грязные, всклокоченные, одетые в ободранные, затертые парки; одни сидели в кружок, иные стояли. Рядом ползали голые ребятишки. Казаки высматривали вогульских женок. Под огромной лиственницей дымился костер — отгонял комаров. Старик подогрел бубен, кожа натянулась и залоснилась. Шаман провел пальцами, пеньзар издал глухой звук.

— Карош! — выкрикнул он и стал бить в бубен. Бил он редко и тихо, медленно кружась.

Ермак дивился его движеньям. Они становились все быстрее, исступленнее, костяшки и рыбьи зубы, привешенные у пояса, звякали в такт кружению. Все громче и громче старик бил в бубен, и странные глухие звуки отдавались в лесу. Надвигались сумерки, и в ельнике становилось мрачно и таинственно. Сквозь синеватые лапы хвои ничего не было видно. Тишина стыла в лесу, над рекой, и только топот ног и гул пеньзара тревожил ее. Звуки то росли, то слабели. Шаман, а за ним вогуличи протяжно кричали:

— Ко-о-о-о! Ко-о-о-о!

Ермак взглянул на князьца. Ичимх наклонился к его уху и сказал:

— Они зовут духов. Они сейчас прилетят. Тазым скажет ему все…

Ермаку стало скучно, надоел шаман, и он крикнул:

— Будет вертеться. Сказывай, что хотел!

Старик закружился волчком, сгибаясь и разгибаясь, словно бубен тянул его в стороны. На губах шамана пузырилась пена, и он, словно кликуша, стал биться и кричать:

— Долго жить будешь! Хана бить будешь!

Шаман упал, тяжело дыша. В забытьи, казалось, он ничего не видел и не слышал, но вдруг открыл глаза, глянул под косматую ель и заорал:

— Ко-о-о-о! Казак, не трогай баба. Моя!

Ермак раскатисто захохотал.

— Тазыму молился, а за женкой вполглаза глядел. Эй, кто там? — закричал он в тьму. — Не трожь молодицу!

Из темноты вышел смущенный казак Ильин:

— Дык и не трогал. Сама льнет, курносая…

Атаман сумрачно поглядел на казака, и тот, замолчав, поспешил отойти.

Князец Ичимх заискивающе сказал Ермаку:

— Большой шаман правда говорил. Нигде нет такой шайтанщик!

Атаман повеселел, хлопнул князьца по плечу:

— Ладно, у каждого своя вера. Идем, князь, к стругам!

Вместе с Ичимхом они подошли к реке. Легкая рябь колыхала большие листья кувшинок, в струге отражались летящие искры костров и темные ели, в глубоких, прохладных омутах играла рыба. Казаки взялись за весла, и Чардынский городок стал быстро уходить в тьму…

Струги поплыли вверх, к Табарам. Кончались белые ночи, вечерняя синь рано наплывала на лесную сторону. Тяжело было грести против быстрого течения, но Ермак торопил казаков: все еще надеялся встретить в походе московского воеводу.

С запада набегали тяжелые серые тучи, погас яркий и бодрящий солнечный свет, и вместе с этим поблекли знойные летние краски, все как бы покрылось пеплом. Табары-городок раскинулся на скате, сбегавшем к болоту. Тайга, тайга, тайга! Дуплистые ели, коряжины, вздыбленные ветровалом, медвежьи тропы, на больших полянах — гуденье оводов, тучи комаров и гнуса.

Пробирались казаки в дремучие чащобы. Впереди шел Ермак; богатырем в кольчуге попирал он землю, продираясь через лесную прохладную мглу и брал свое. Казаки собирали ясак и свозили в ладьи. На тропе навстречу им вышел старец-вогул с реденькой бородкой. Он высоко забрасывал посох и шарил дорогу. Ермак спросил слепого:

— Куда бредешь, отец?

Старик прислушался и попросил:

— Я слепой и глухой. Скажи громче.

— Здорово, дедушка! — ласково и громко выкрикнул атаман.

— Здравствуй, здравствуй, — обрадованно поклонился вогул.

— Отчего слеп, охотник? Какая беда приключилась?

— От дыма, от бедности. Дымом и горем глаза выело, — жалобно улыбаясь, ответил старик.

— Какое горе гонит тебя?

— Иду к русскому. Скажу ему: зачем князец брал у меня последнее для него?

— Да ты, поди, и сам голоден? — Ермак взял вогула за руку и привел на струг. Казаки накормили старика, возвратили рухлядь.

— Живи с богом. Со слепцов и старцев ясак не берем. Князец для себя, видно, взял!

Вогул долго стоял и растерянно мял в руках беличий мех.

— Не знаю, что делать? — озабоченно сказал он: — Шкурка годна мне, но я хочу подарить ее русскому…

Воеводы все не было. В это время Ермак прознал о другом пути на Русь — через Пелым. Может быть, воевода пойдет этой дорогой? Надвигалась осень, на полдень летели перелетные стаи. Ночами стало холодно. Снова заскрипели уключины, — по глухим рекам поплыли казачьи струги к северу. А позади них шла молва: «Жил в табаринских юртах великан силы необычной. Хватал людей горстью и давил, как мух. Казаки хотели его поймать и не смогли — порвал все арканы. Тогда его пристрелили.» Пелымские вогулы перепугались и с ужасом ждали Ермака.

Атаман двигался осторожно, — Пелым был велик, воедино соединил вогулов, промышлявших на реках Конде, Пелыме и нижнем течении Сосьвы. Пелымские князьки вели спор с Москвой, — то давали ясак, то возмущались. Бывало, князьки те, когда туго им приходилось, ездили «за опасом» к перскому владыке на поклон, а чаще вторгались в русские земли, жгли селенья, убивали мужиков и угоняли скот. Давно ли князь Кихек ходил разорять строгановские варницы?

Однако сейчас о пылымском войске не было слышно.