Ермак

— Кхе, кхе… Где это видано, чтобы простым человеком царство держалось. Боярство — столб всему, опора. Не стало многих боярских голов — и царство оскудело. На ключ да на замок великий закрыли перед нами дверь в море…

Грозный потемнел, в глазах сверкнул недобрый огонь. Он стукнул жезлом:

— Врешь, Бельский! Подлыми изменами боярскими у нас волки схитили отецкую землю! Иван! — обратился к Кольцо Грозный. — Скажи сему старцу, кто повоевал ханов и что нашей отчизне потребно!

Атаман раскраснелся, вся кровь забушевала в нем. Стукнул бы он плешивого старичонку-боярина, и дух из него вон! Да не силой, а разумом призывал померяться Иван Васильевич.

— Всему миру ведомо, кто Казань брал, — твердо сказал Иванко. — Бояре? Да не все! Ведомо нам, куда тянул Курбский. А мало ли их было? — Атаман низко поклонился Грозному, — задумано великое дело тобою. Волга — ныне русская река, Сибирь — русская. Покончено с татарским злодейством. Сколько народу нашего губили сии вороги! Расправила наша держава крылья лебединые. А куда лететь? Известно куда, — на море, и Хвалынское, и, чаю я, дойдут наши людишки встречь солнца до новых вод. А на западе… Ух, и тут взломают русские врата. Дай только срок… Твоим разумом, государь, одолеем всех ворогов Руси!

Казаки дивились: «Откуда только у Иванки такие ладные слова? Поднаторел, видно, казак, сидючи послом в Москве».

Иван Васильевич снял с пальца драгоценный перстень и позвал казака:

— Иди сюда, атаман…

Кольцо поднялся на возвышение и облобызал царю руку:

— Не забудется твоя милось, государь…

Бельский посинел, шевелил дрожащими губами. Понял боярин, что под хмелем перехватил он, высказал милую думку боярства. Его взял под руку молодой окольничий и сказал:

— Дурно тебе, боярин, отлежаться надо…

И увел его из Столовой палаты. Другие бояре сидели не шевелясь, словно воды в рот набрали, а на сердце у них горела жгучая ненависть к царю. Московский государь лишил их власти: когда-то они, будучи удельными князьями, чувствовали себя хозяевами и делали что хотели. Московские князья укоротили их волю… Сначала Василий Иванович, отец Грозного, а потом и сын — Иван Васильевич, все государство, всю власть взяли на себя. Много голов бывших удельных князей скатилось с плеч. Этого боярам не забыть.

Государь сидел, пристально рассматривая пирующих. Зимний день быстро угасал, слуги бросились зажигать свечи в стенных бра, в позолоченных светильниках, которые возвышались на столах. С люстры спускалась нить, натертая серой и порохом, она тянулась к каждой восковой свече. Слуги поднесли огонек к нити, и он, веселый, быстрый, поднялся вверх, обежал все свечи, и языки пламени радостно заколебались. В палате стало светлее, уютнее.

А блюда все продолжали носить.

Казаки ели и хвалили икру стерляжью, соленые огурцы, рыжики в масле, балычки белужьи. Еда чередовалась с медами. Князец Ишбердей лежал хмельным под столом и бормотал свое.

За креслом Грозного открылась скрытая доселе дверь, и в нее тихо вошел отлучившийся за чем-то Борис Годунов. Он склонился к царю и что-то прошептал на ухо. Царь качнул головой. Как неслышно появился, так и исчез бесшумно любимец государя.

Глаза Ивана Васильевича встретились с взглядом Иванки.

Осмелевший от вина атаман сказал:

— Гусляров бы сюда, пусть душа у всех возрадуется.

Царь повел глазами, — и вмиг распахнулись двери, в палату ввалились дудошники, скоморохи и гусляры. И пошла потеха. Иванко выбрался из-за стола и поклонился Грозному:

— Дозволь плясовую?

Видя просветленное лицо Ивана Васильевича, казак подбоченился, топнул ногой и пошел откалывать русскую. Хорошо плясал. Чванливые бояре, которые с настороженностью разглядывали сибирцев, вдруг заерзали на скамьях, вспомнили молодость. Эх, лихо!..

В палате стало еще душнее. Изразцовые печи пылали жаром, пахло воском и потными мехами. По лицу плясунов обильно стекал пот. Вдруг из под стола на карачках, выполз князец Ишбердей и полусонным голосом заорал:

— Эй-ла! Давай мед!..

Бояре и казаки засмеялись. Пляс кончился. Пошатываясь Иванко вернулся к столу. И вдруг неожиданно вспомнил о чердынском воеводе Перепелицыне. Вспомнил и насмешливо подумал: «Что, Васька, не думал, не гадал о таком обороте?». От этой мысли Иванке стало еще веселее.

«Ай да Ивашка, ай да сукин сын, до чего дожил!» — похвалил себя Кольцо и благодарно поднял глаза на царское место. Царя уже не было, он тихо удалился из Столовой палаты.

Грозный в сопровождении спальничьих прошел длинный коридор и по каменной лестнице поднялся в свои сокровенные покои. Свистящее дыхание вырывалось из его груди, руки и ноги дрожали. Давала о себе знать преждевременная старость. Настроение царя вдруг круто изменилось, и обычное в последнее время тяжкое предчувчтвие сжало его сердце:

«Видно, укатали сивку крутые горы. Смерть сторожит меня. — Грозный тяжело опустился в глубокое кресло и задумался. — Уйду из жизни, кто оберегать станет русскую землю? По кусочкам собирали державу, растили с большим бережением. И вдруг все на ветер… Бояре только часа ждут, чтобы завести крамолу! Нет, погоди, еще поживу наперекор всему!»